Несохраненные спирит-истории. Алексей Владимирович Июнин

      Позднее

      Барон Людвиг фон Круссе, держа руки за спиной, хмуро шагал по залитому утренним светом коридору своего фамильного замка. Он был походно одет и провожал последние минуты в своих родных чертогах. Ему очень не хотелось уезжать в неуютный Берлин, но отказывать императору Францу-Иосифу он не мог. Хотя, если сослаться больным? Нет, уже все было готово к поездке.

      В потном кулаке он сжимал сильно помятый листочек с неровными каракулями, будто их выводил клинический идиот. В других обстоятельствах этот глупый листочек пошел бы в камин или на папироску конюху, но сейчас этот документ вызывал в душе барона холод. Этот небольшой лист бумаги он достал из шкатулки два часа назад и, прочтя его вслух перед свидетелями, побледнел и находился в таком состоянии до сих пор. Тот озноб, который побежал по его телу после прочтения, сохранялся в его нутре и по сей час.

      Фон Круссе остановился перед большим окном и стал наблюдать за последними приготовлениями к отъезду. Слуги грузили багаж в повозку, запряженную четверкой лошадей, кучер поправлял ремни и расчесывал гривы. Кони нетерпеливо фыркали и стучали копытами по булыжникам.

      Барону не давали покоя слова на листочке. Сестра Гретхель, услышав их из его уст, лишилась чувств и старому Гансу пришлось долго хлопотать над ней, прежде чем она пришла в себя. Сейчас она лежала в своей комнате в предобморочном состоянии, а доктор уже устал давать ей нашатырь. Огюст Фиштайн и другие, кто присутствовал на ночном сеансе, так и не смогли произнести что-то вразумительное, а только непонятливо хлопали глазами. Спустя двадцать минут от приглашенных гостей не осталось и следа, кто-то даже забыл перчатки. Первым умчался вице-адмирал с седыми бакенбардами, переходящими в усы.

      Тени от замка становились отчетливей медленно двигались, давая понять о восходе солнца и о том часе, когда Людвиг фон Круссе должен отправиться в путь. Барон еще какое-то время стоял перед окном, отрешенно смотря на утренний пейзаж. Он не шевелился – было не зачем, и молчал – не с кем было говорить, да и не о чем. Он так глубоко углубился в самоанализ произошедшего, что даже не услышал, как сзади к нему подошел Ганс и нерешительности остановился поодаль. Слуга пришел позвать барона, но, видя, что тот озабочен, тихонько стоял, чуть склонив голову, стараясь не мешать.

      Барон в двадцатый раз прочел слова, написанные непослушной рукой (предположительно рукой Кира Иоганна Дебеца): «НЕ БЕСПОКОЙ НЕ ЗОВИ НЕ ВОЗВРАЩАЙ». Что имел в виду Дебец, если, конечно, это был он. До этой ночи им с Гретхель не удавалось добиться более-менее читаемого текста. А вот этой ночью все-таки получилось, но… Лучше бы не получалось. Этот текст напугал всех и барон испытывал чувство стыда за то, что довел уважаемых гостей до испуга. Он не думал, что так получиться.

      Барон краем глаза все же заметил, стоявшего в стороне слугу и, глубоко вздохнув, порвал мятый