Ничего еще не случилось. Виктория Полечева
почему-то мыкался от одного товарища к другому и тупо бормотал:
– Ребята, а где же моя майка? Где моя майка?
Просто пожав плечами, Гришка вышел прочь из квартиры.
По городу бродил долго: с удовольствием мерз, глазел на подпитых людей и озверевших от салютов собак, пинал глыбы льда поближе к сугробам, а потом, устав, спускался к ощерившейся ледяными глыбами реке. Почти на каждой гранитной лавке еще праздновали. Гришка просто принимал предложенное шампанское и пил из горла, сжимая закостеневшими пальцами ледяную бутылку. Холодная жидкость валилась в желудок и грела, грела, грела, и идти на этом топливе можно было километры и километры.
Когда над Стрелкой приподнялось заспанное, совершенно неумытое и неготовое к новому дню и новому году, солнце, Гришка поковылял к Невскому, а оттуда – к Фонтанке. В свой двор заходил тихо, а в парадной и вовсе старался не дышать – знал, что в большинстве квартир старики, и они наверняка спят. Малодушно боялся разбудить их не из заботы, а потому, что его рассветное возвращение могло стать очередной новостной повесткой. Гришка терпеть не мог, когда к бабушке подходили соседки и, участливо покачивая головами и посверкивая зубами, охали и ахали о судьбах непутевой молодежи.
Скинув ботинки в прихожей, Гришка сразу пробрался к себе и юркнул под тяжелое одеяло. Пахло забытым на столе кофе, нафталиновыми шариками, бабушкиной помадой, вишневым пирогом. И после мороза, наверное, лучше и быть ничего не могло. В тепле, уюте, в привычной обстановке, Гришка разомлел и поплыл. Но медный ледяной шар в груди продолжал раскачиваться, бередя душу, остужая сердце, замедляя жизнь. Гришка, уже проваливаясь во тьму, в последний раз распахнул глаза, успев выхватить на потолке лепнину, пыльную люстру и мелкого паучка, бесконечно одиноко и свободно летящего куда-то на своей паутине.
Домой хотелось просто невыносимо.
***
– К отцу пойдешь?
Бабушка, в парадной блузке и с крупными жемчужными сережками, сидела у стола с любимой фарфоровой кружечкой и смотрела в окно. Тусклые от времени стекла чуть подрагивали в деревянных рамах, хоть и видно было, что утро выдалось относительно спокойное и ветер не сильный.
Гришка крепче завернулся в одеяло, отвернулся на другой бок. Судя по нещадной, едва выносимой головной боли, поспал он от силы пару часов. Если бабушка встала так рано, значит, на то есть повод.
– Уже ждешь студентов? – пробормотал Гришка, пытаясь вновь открыть глаза и облизывая наждачным языком сухие губы.
Бабушка глотнула кофе, поправила воротник, смахнула со стола несуществующие крошки, но потом все-таки решила ответить.
– Григорий, ну что за вопросы? Конечно, жду. Как и каждое первое января. Или ты решил, что они неожиданно меня забудут? На такое злодейство, кажется, способен только ты.
– Баб, ну не начинай. – Гришка сел на своем раскладном кресле, поискал жадным взглядом стакан с водой и, не найдя его, широко зевнул, не забыв, на счастье, прикрыть ладонью рот. – Я же заранее предупредил тебя, что буду встречать Новый год у Борьки, и ты с этим согласилась.