Сердоболь. Клим Артурович Уваров
тесного кроя». Минуту подумав, чуть ниже: «Карповка отлучает Аптекарский остров от Петроградского». И тут же, не раздумывая: «Карповка ещё не замёрзла». Ручка застыла над следующей далее пустотой. Я убрал её обратно в карман, перечёл написанное и улыбнулся. Взял в руки конверт, превращённый в стихийный зародыш искусства, – сложенный пополам жёлтый лист, в котором лежали немного пожёванные двадцать тысяч – те самые, чтобы мне «ни в чём себе не отказывать». Случайным кадром, забытым в киноленте дня рассеянным небесным механиком, ответственным за ладное вращение бобин, я вспомнил, что вечным бегом казнятся не только ничтожные, вина которых – жалкое зрелище, какое не призрит ни Господь, ни супостаты Божьей воли, и которые потому мчатся кругами полуживые-недомёртвые: и по другую сторону от Ахерона поэт встречает вечных бегунов, осуждённых за известного рода «насилие над естеством». Прыснув в воздух, я испугался собственного смешка и огляделся. Кругом – лица:
Стуча зубами, бледны от тоски, -
симптом патологий, вызванных длительной ингаляцией каждениями местных болот, которые нашим предкам так и не удалось полностью осушить. Нет-нет, я совсем не превозношусь, наверняка мой вид был так же бледен и сердит: не хожу же я в респираторе. Уютно вминаясь в диван, я написал Ване: «Содомиты у Данте тоже вечно бегут, так что…», но не дописал и не отправил, почувствовав сосущую лень, – тем более, что смешок вырвался и исчез.
Ваня относительно остальных переплачивает за двустворчатый дверной проём, два высоких окна на улицу (у остальных окно одно и во двор), резную розетку в центре паркетного пола – всё ссохшееся, скрипучее, – гротескный лепной ободок по периметру потолка, нерабочую голландскую печь с одним изразцом, покрытым несчётным числом слоёв масляной краски («soviet upgrade of royal style»). Он вообще очень за многое переплачивает, и случается, что неделю сидит на грече со сливочным маслом. А потом – победоносная походка, грудь колесом и рюкзак, утяжелённый двумя Chablis (поскольку «Пушкин пивал Chablis»). Смакуя unpacking, он опорожняет рюкзак, звонко стучит бутылками о буфет со словами: «Сегодня вечером здесь планируется возлияние во имя бога нашего Вакха. Вы званы, – и Лёве с издевательским прищуром: – Твоя зазноба ожидается». Лёва пунцовеет и с лёгким раздражением бурчит: «Откуда ты вообще деньги берёшь?» – «А, это?.. Эскорт, контрабанда чёрной икры, героина, санкционной колбасы…» – «Окей». «Друг мой сердитый, у меня ставка в театре…» – Ваня гладит его по плечу и удаляется.
А потом врывается в один известный сентябрьский вечер неразутым ураганом, – врывается и яростно декламирует: «Королева – всё. Чарльз не отрёкся. Уильям – принц Уэльский!» – с таким манером, с каким следует исполнять стихи:
Сегодня Трою заняли ахеяне.
Нестройный там сейчас, наверно, гул стоит. –
и из оттопыренных карманов его дождевого плаща один за другим появляются четыре Guinness: «За упокой её Величества – прежде, после – за long live убийцы Дианы…»
Как кожное высыпание