На другой стороне лжи. Роман. Екатерина Васильевна Нечаева
в Соликамский тракт, шли тяжёлые тучи. Над не видимой отсюда Камой, южнее, зависло обласканное облаками солнце, готовое вот-вот нырнуть в горизонт и спрятаться от неумолимо надвигающейся метели. Часть города, называемая Мотовилихой, резко посерела, поблёкла, выцвела. Лишь ярко крашеные трамваи, отстукивая особый ритм, сообщали о том, что город жив.
Глава 2. Есть ли в браке изъяны?
***
– Как же так, Муся, как же так? – горестно вздыхал Лев, впихивая в себя салат и остатки куска курицы, при этом чуть ли не ежесекундно вытирая рот салфеткой. Аппетит бесследно испарился, но недоедать было признаком дурного тона в их доме, а тщательно вылизанная тарелка, напротив, могла сослужить добрую службу, и перед сном царю всея хором светила рюмочка-другая охлаждённого волшебного сорокаградусного напитка. – Как же так? Она дочь моя. А мы… мы сами наговорили ей тогда лишнего… Мне, может, много лет это не даёт покоя. Ведь тогда в магазине она могла пройти мимо – я ж её и не узнал! Но она подошла ко мне! Заговорила, предложила встретиться…
– Ой, какие меркантельности и сантаментальности! – Маруся бойко вознесла поднос с расхристанной курицей над столом одной рукой, а второй прихватила салат. Она прекрасно знала, что напыщенный претензионный тон мужа неизменно преобразуется в плаксивый.
– Я, может, разобраться хотел, понять… – он швыркнул носом и потянулся к бутылке.
– Может, разобрался, тристопуздик мой стоеросовый? А теперь собирайся и дуй за сигаретами, у меня последняя осталась, с конца на конец, себе на вечер прихватишь фанфурик, – приказала настоящая хозяйка и прошествовала в кухню, радуясь, что курицы осталось много и завтра не придётся готовить.
Лев любил её способность изворачивать слова. Каламбуры поднимали настроение, вызывали улыбку или даже смех. Когда-то давно, почти в прошлой жизни, будучи в компании таких же любителей выпить, как и он сам, Лев обратил внимание на её бойко подвешенный язычок, смородиновые огромные глаза и ладную женскую фигуру.
До сих пор он думал, что любит её способность каламбурить, но сейчас его словно обухом по голове ударили! Ничего нового не вылетало из Мусиных уст уже давно. Все её шуточки были оприходованы, изъедены и замусолены. Неделю назад, когда он в очередной раз бегал ей за сигаретами, он слышал примерно то же самое. Как в кино, промелькнуло: вот он разобрал для починки утюг; вот она говорит, мол, разобрал (ся), а теперь собирайся; вот он смеётся, бросив «починять примус», и послушно одевается, втискиваясь в старенькую куртку, а она, скалясь в улыбке, подталкивает его к двери, и он молодо выплясывает по лестнице – вниз, вниз, вниз!
Рука зависла над столом, дрогнула и в бессилии опустилась. Из желудка поднялся протест, захотелось блевать – настолько омерзительным показалось ему, пожилому уже человеку, сие действие. В голове переключился невидимый тумблер, и над Львом грозным оскалом вдруг нависла