Дурдом. Роман основан на реальных событиях. Нина Че
сжимает зубы и закрывает глаза, вечным женским чутьём зная – он не просто ждёт сопротивления, он жаждет его, как разрешающего сигнала перейти последнюю грань, чтобы терзать, резать, рвать. Убить.
Парка задирается, за поясницу набивается снег и тает там, стекая по ногам. Но она ничего не ощущает, кроме мерзкой вони, похотливого сопения, резких толчков и боли в раздираемых внутренностях.
– Слышь, Боксёр, в натуре целка! – хохочет подонок удивлённо.
Шкаф молча стоит на некотором расстоянии, мнясь с ноги на ногу.
Наконец, хмырь встаёт, и Вера слышит шорох тёплой струи рядом со щекой, будто тот, как пёс, пометил территорию.
– Налетай, твоя очередь, – кивает дружку на вдавленную в снег фигурку.
Господи, пожалуйста-пожалуйста, уходите уже, проклятые! – молит Вера, надеясь, что шкаф побрезгует.
Но Боксёр не брезгует…
На прощанье вихлястый наклоняется над Верой, и та замирает, похолодев: всё-таки пырнёт, зря не сопротивлялась, не кричала – не помогло. Но нет, только сережки золотые, мамин подарок к шестнадцатилетию, рвёт из мочек. Замочки подаются легко, без сопротивления. Как она, Вера.
– Слышь, Шапка: пикнешь кому – найду и пришью, так и знай!
Вера не сомневается: найдёт, Приволжск – не Москва, да и двор её совсем рядом.
– Давай двигай, Шакал, – негромко окликает качок.
Какое-то время она тупо лежит, прислушиваясь к затихающим шагам и наблюдая изящный танец снежинок: крохотные золотые искры сверкают в свете фонаря. Где-то вдалеке, на границе пустого сознания, слышен шорох автомобильных шин и заливистый смех: детвора катается на горке, конечно, на картонках, на чём же ещё! – звуки обычной мирной жизни, к которой по велению злого зимнего волшебства она больше не принадлежит. Одна из снежинок дерзко приземляется ей на ресницы, Вера вздрагивает, рефлекторно смаргивая, и стряхивает оцепенение.
…Парк пуст. Серого Волка-Шакала с подельником не поджидают за деревьями бравые охотники, чтобы наказать за совершённое злодейство.
Она осторожно привстаёт, вытянув за помпон втоптанную в снег коралловую шапку. Негнущимися морожеными пальцами стирает снегом липкую мерзость с бёдер. Здесь же, прямо на парковую дорожку, её выворачивает наизнанку.
Она вытирает снегом рот и бредёт домой, пьяно раскачиваясь и с трудом переставляя деревянные ноги, всего полчаса назад такие быстрые и лёгкие.
– Гля, пьянь какая, – толкает мужа в бок какая-то женщина на остановке. – Восьми нет, а накидалась уже, шалава!
***
Дома пахнет вкусным и так тихо, мирно и тепло, будто это другое измерение, то, где нет и не может быть тёмного парка и жутких двуногих тварей. Но нет, эти реальности каким-то непостижимым образом уживаются параллельно.
Мама, конечно, дома.
– Дочь, ты?
– Я, – отзывается Вера как можно беззаботнее,