Зачем мы здесь?. Орфей
точно земля.
Оставив попытки что-либо узнать, я с долей досады начинаю есть. Еда мне кажется безвкусной, пресной, так что скоро я теряю аппетит. Звонче дребезжит посуда: ложки бьются о голое дно тарелки; затем отдельные фигуры поднимаются и покидают помещение. Поднимаюсь и я.
В коридоре останавливаюсь на том месте, где видел измученного незнакомца, и некоторое время напряжённо смотрю туда, куда он был уведён Ярошем, точно всё ещё провожаю его спотыкающийся, изнуренный шаг. Мимо меня проходит Август, и мысли мои заземляются: меня сильно беспокоят его понурые плечи.
– Ты в порядке? – в пол голоса спрашиваю я, равняясь с ним.
Он бледен, словно поднят из гроба. Смотрит на меня огромными глазами, губы его то и дело подрагивают в порыве что-то сказать, но лишь прочнее сжимаются, не в силах выразить мысли и чувства. Отвечает он мне прерывистым выдохом и качает кудрявой головой.
В подобных ситуациях меня одолевает замешательство. Сейчас же я старался держаться хоть немного увереней Августа, надеясь, что это даст ему долю успокоения. Привычка быть для него опорой выработалась у меня давно, ещё с детства, когда качества его впечатлительной души только начали проявляться. Не смог бы я назвать себя невпечатлительным, отнюдь, каждая деталь жизни острым осколком впивалась мне в сердце, но, в отличие от моего дорогого друга и ему во благо, во мне присутствовали частицы самоконтроля. Но одно дело утешить человека на пороге жизненных трудностей, а другое – на фронте, за чертой человечности, где нет места людям. Будто оторванные листки, мы дрожим на краю отвесной скалы, а под нами разверзается чёрная пасть смерти. Здесь нам нет места. Ни мне, ни этому юному поэту, чья рука привыкла выводить светлые строки искусства, а не отчаянно сжимать гранату.
– У меня в сумке ещё остался домашний пряник, хочешь? – я снова тревожу его мысли, и он так же качает головой.
– Не лезет, – отвечает он. – Ком в горле…
– А кашу ты хоть съел?
Молча он забирается на нары и отворачивается к стене.
– Не хочу я есть, – доносится его бормотание.
– Повернись ко мне, дружище, – стоя у койки Августа, просит неслышно вошедший солдат, с коим я говорил за едой.
Август слушается и переворачивается на другой бок, к нему лицом. Солдат землистой рукой трогает его лоб.
– Жар, – сообщает он мне. – Приложить бы что-нибудь холодное.
Понимая, что чистых тряпок тут не сыскать, я достаю из сумки платок с едой, вернее, ранее там покоилась пара сухарей и пряников, из них остался лишь один. Пряник я предлагаю солдату, но он отказывается.
– Где можно намочить тряпку?
– Все лужи в твоём распоряжении, – доносится чей-то смешок из противоположного угла.
– Неподалёку есть ручей, – сообщает мне солдат. – Я могу тебя проводить.
С готовностью соглашаясь, я поручаю Рихарду присматривать за состоянием Августа и следую за своим провожатым.
Мы выходим на свежий воздух. Вечер уже опустился на иссушенное осенью пространство. В сумерках наши бараки воплощают