Рисунок воли на теле души. Христофор Верхневолжский
пения. Стены вокруг нас становились голубовато-прозрачными и наша классная комната ощущалась каким-то бесконечно далёким тусклым пыльным чуланчиком в великолепии небесной славы. Я чувствовал: ещё мгновенье и я расстанусь со своим, всё же любимым телом, со своей прежней жизнью, и наступит что-то совсем новое, пугающее гигантским простором, своим непреклонным законом и абсолютной неизвестностью дальнейшей моей судьбы. Мне стало очень жалко себя, такого ничтожного и скверного мальчишки…
Но это пел уже только один Прохор, в полной тишине класса он допел до конца воскресный тропарь, так называется это Богослужебное песнопение, и спокойно сел. Звонкой молчаливой тишине мешало только одно: Груша стояла с приподнятой головой и поднятыми руками и улыбалась, а из её васильковых глаз часто капали крупные слёзы на учебник новейшей истории.
Наконец она села и закрыла ладонями лицо. У меня почему-то хлюпало и под ногами. Лужа какая-то? А оказалось, что полы в классе были чуть наклонены в сторону доски, а ручеёк тёк от хулигана Пашки. Бедняга испугался сильнее всех.
– Что же было дальше? – заворожённо спросил я.
– А дальше – да ничего-то и особенного. Только ворчливая уборщица тётя Валя настырно допытывалась у каждого из нас: «Что же там у вас такое-этакое произошло?»
Она, оказывается, была в это время у директора, негодовала на разбросанные в туалетах окурки, а тут ворвалась наша историчка с какой-то бумагой. Вот как она сама об этом рассказывала. «Забежала всклокоченная, – вот, говорит, здесь всё о вашем таком-то, таком-то Прохоре. И протягивает бумагу, хорошую такую, белую-белую. Директор-то бумагу взял, посмотрел да и говорит: «Мария Сергеевна, вы не заболели? Зачем мне ваша бумага, у меня своя чистая есть».
Историчка-то как на бумагу взглянула, охнула, схватилась за сердце и выбежала вон, бросив бумагу на пол. А я бумагу подняла – гладкая такая, вот, думаю, сестре письмо-то напишу. Глядь, а на всём листе буквы какие-то старинные. Но я всё равно бумагу-то взяла. И как вы думаете, что там написано было-то? А-а, вот такими-то буквами:
а-а, вот как, сама когда-то в церкву ходила».
В конце года наш класс смешали с другими классами: кого в «Б», кого в «В», а кого и в «Г». Мать Прохора и родители Груши подружились тоже и переехали в другой город, и не знаю какой. Но меня не покидает мысль, что Прохора я всё равно встречу». Вот, что поведал мне столичный журналист Юрий. Но от них всякого можно ожидать: юркий народец.
Я вышел на своей станции, недалеко от санатория, а Юрий поехал дальше, к монахам-пустынникам. Я завидовал ему, но начал обдумывать, как бы мне тоже на следующий отпуск к этим пустынничкам пробраться. «На обратном пути не заедешь?» – спросил я его. «Не-е, я потом сразу в Задонск». «Задонск?» – переспросил я. «Ну да, он когда-нибудь станет самым крупным православным центром на Юге России, у меня там ещё дела».
Заканчивался мой отпуск в санатории. Мне с некоторых пор понравилось подниматься по извилистой тропинке возле речки довольно далеко в горы. Со мной иногда путешествовал