Ночь. Doctor Verset
часто.
И ведь тот, кому случайно довелось подумать о не самых приятных вещах, совсем не глуп, наоборот. Вспомним о тех, кому не так повезло… Впрочем, теория не всегда применима на практике и не всегда своевременна.
Посвящается моим ближайшим друзьям и невозможности отказаться от хорошей идеи.
***
Они сидели на наружном подоконнике спальни, который выходил на балкон.
– Завтра уже ничего не будет, – печально и мрачно тихо сказала девушка. Молчание. Панорамное окно балкона открыто полностью, с ночной улицы лилась прохлада с сухостью. Она повернулась и пристально посмотрела на своего молодого человека.
– Ты ведь ненавидишь их? – спросил он. – Тайно, твёрдо, упрямо и беспощадно.
– Ненавижу, – спокойно согласилась девушка, кивнув. – Но не потому, что мне жаль нас.
Она глянула в окно. За ним свежо, холодно, темно; пальцы двух молодых людей встретились под сиреневым пледом в розовую клетку. Коснулись кончиками и замерли. Девушка (ее кофейные неопрятные волосы были с седыми прядями) продолжила:
– Мне жаль этот город.
– Выйдем завтра до рассвета смотреть и курить, Jenya? – спросил парень. Это было утешение в ответ на слова Jenyi. Она сказала, что будет темно, и им лучше выходить после того, как начнётся рассвет.
Инженерам нельзя курить. Курить нельзя всем, кто связан с космическими работами или касается их. Они оба – молодые инженеры проекта «Орхидея», оба строили внутреннюю бытовую часть планетолета с самого выпуска из высшей школы. Два с половиной года. И вот кончается шестой день, как им курить можно: они завершили свою работу.
– Хитц, – чуть слышно, будто болезненно говорит девушка. – Подай, пожалуйста, ещё один плед.
Хитц ничего не спрашивает, вытаскивает с полки в деревянном стеллаже второй плед, на том, помимо сиреневых и розовых, ещё чёрные клетки. Темно, но Jenya странно вглядывается в эти клетки, пока распрямляет плед перед тем, как набросить его на их худые, но не узкие, сильные спины. Набросив плед, она ближе прижимается к Хитцу, обхватив его локоть.
– Ты знаешь, если бы город был чёрным, если бы все дома делали из панелей цвета сажи, мы бы все видели правду. Но, когда живёшь в таком благодушно устроенном месте, тебе кажется… что так должно быть, что ты счастлив.
Хитц молчит. Она понимает, почему: он пытается увидеть ее слова. Увидеть дневной город в сильной темноте, а затем покрасить его в цвет сажи, нефти, проводов и угля. Дальний небоскрёб напротив светит слабыми и редкими бело-желтыми огнями. Им повезло: между их и соседним домом лежит потребительский квартал с заниженными зданиями, и их окна на двадцать первом этаже предоставлены пространству.
– А вот: посмотри на плед, – говорит вдруг в тишине светловолосая Jenya. Хитц следует совету, пытаясь разглядеть клетки, однако они все сплываются у него в глазах в одну точку. – Я только сейчас это поняла. А может, сегодня. Я вижу белый город, дневной, яркий, бледный, белёсый.
– А я, моя милая Jenya, вижу только мрак. Как они сливают всё светлое, что здесь есть, в одну яму, полную мрака, и всё превращается во мрак.
– Хитц, – напряжённо и испуганно начинает Jenya, вспомнив что-то ужасное. – Ты так и не сказал родителям?
Он понуро покачал головой:
– Я им обещал, что мы успеем уехать. Я до последнего думал, что мы уедем. А теперь… что я им скажу? Что всё кончено? Что мы погибаем из-за того, что слишком поздно спохватились, что не смогли забронировать жильё из-за нехватки мест, что подали заявку две недели назад? Это причинит гораздо больше страданий, нежели уведомление о смерти. Ведь мы все эти годы знали, чего ждать. Мы с самого начала жили здесь с этим.
– А сегодня купили сигареты, – горько усмехнулась она. – Как думаешь, у нас были шансы?
– Нет, ни одного, – снова качнул головой Хитц. Его виски тоже седые до белизны, выделяются на темном. Многие из тех, кто занимается научными работами, кто становятся офицерами, отправляются в Космос, проще говоря – работают для общего блага – седеют рано, не прожив и трех десятков лет. И зачастую всю свою молодость и зрелость уже не помнят детского цвета волос. – Быть может, года два назад.… А ты?
– Чего? – непонимающе вылупливается на него Jenya и просовывает свои пальцы меж его, сжимая не холодную и не теплую кисть.
– Почему ты не скажешь им? Даже теперь.
– Кому – им? – Jenya еще больше таращит сиреневые глаза. Сейчас они совсем не светлые и не бледные, как обыкновенно. А может быть, они даже загорятся? Нет, снова всё обычно. Показалось. Ему показалось. Но сегодня она не такая, как всегда. Она унылая и мечтательная, она что-то раскрыла внутри себя, позволила себе раскрыть. Она оживляется. – Я им четыре раза говорила, Хитц, четыре! Какого-нибудь дурачка бы расстреляли на моем месте, да любого солдата бы расстреляли! А я просила, и – ничего, просто сказали «пока…»
– Я не про… руководителей. Я имел в виду твоих родителей, Jenya.
Ее оживление тут же теряется.
– Вряд