Собаки на заднем дворе. Сергей Николаевич Полторак
дрыхнувшей рядом, я даже не вспомнил.
Рано утром я вызвал такси, заплатил шоферу, и он отвез еще не до конца проснувшуюся Дашу в ее комнату в коммуналке, которую она не так давно получила от завода.
Вскоре пришли родители и стали порываться проводить меня до военкомата, от чего я категорически отказался.
Мысленно я был уже далеко-далеко. Душа разрывалась от предстоявшей разлуки. Я очень любил маму и, как выяснилось, отца. Но, да простится мне свыше, страшнее всего было расставаться с Лаем. Он, в отличие от людей, не понимал того, что происходило, и тем самым был беззащитен от жизненных обстоятельств.
Отец обнял меня за плечи:
– Не переживай, сынок. Твой бобик будет под моим личным контролем. Обещаю.
Мы обнялись с ним, и я всей грудью вдохнул в себя на прощание его терпкий мужской запах.
Я поцеловал маму, испытывая к ней нежность и любовь. Мама плакала и что-то бормотала про то, чтобы я берег себя.
Лай смотрел на происходившее участливо, доброжелательно повиливая мимозой.
– Будь здоров, братишка. Слушайся маму и папу, – делая вид, что шучу, сказал я. В последний раз взяв Лая на руки, я заглянул в его глаза-пуговки и увидел в них бесконечную преданность и любовь. Они светились счастьем.
Когда нас любят, все остальное уже неважно.
Глава двенадцатая
До военкомата я добрался быстро и в срок. Благо на трамвае до него было рукой подать.
Возле входа уже толпились несколько десятков призывников с вещмешками за спиной, похожие на несчастных туристов. Нас коекак построил какой-то капитан с энергичным лицом, выкрикивая наши фамилии, как он выразился, «на предмет проверки наличия отсутствия». Из военкомата нас повезли на приемный пункт, напоминавший крытый павильон городского рынка. Там нас опять несколько раз строили и тасовали, словно потрепанную колоду карт. В конце концов я оказался в группе призывников примерно из двадцати человек, которую уже другой офицер – капитан в форме морской пехоты, сопровождаемый двумя сержантами, отвез на железнодорожный вокзал. Построив нас в очередной раз, он, посмотрев на нас с радостью завсегдатая цирка, хорошо поставленным голосом сказал:
– Ну что, салаги! Милости просим в город-герой Севастополь! Вам сильно не повезло: два года вас буду дрючить я, капитан Московкин. Те, кто выживут, вернутся к мамкам людьми, достойными называться мужчинами. Фирштейн?!
После этой напутственной речи нас погрузили в вагон-теплушку, оборудованную двухъярусными нарами, и поезд тронулся.
Капитан Московкин больше с нами до самого Севастополя не общался, полностью перепоручив нас сержантам. Нары капитана были отгорожены от общего пространства несколькими свисавшими с потолка солдатскими одеялами, придававшими капитанскому гнездовью вид отдельного помещения. У капитана в пути было сверхважное занятие: он пил. Делал он это спокойно и методично, словно выполнял ответственную и необходимую людям непростую работу.
Сержанты, взявшие на себя полностью