Часовня на костях. П. К.
веду себя отвратительно… я так не хочу… я хочу домой… я хочу домой…»
Лили начала успокаивающе гладить Мальвину по голове; ее волосы ощущались в точности, как длинная шерстка ухоженного откормленного кота – гладкая, нежная, словно высушенная феном и подпитанная солнечными лучами.
– Хватит! – закричала та, и Лили резко одернула руку, испугавшись. – Хватит! Почему ты делаешь вид, что заботишься?! Ты как… как мама! А ей было наплевать!
Девушка обеспокоенно замерла, глядя на Мальвину; ее одичавшие круглые глаза сияли рыдающими звездами, и малышка сделала рывок, чтобы встать с кровати и убежать, но Лили вовремя наклонилась, резко прижимая ее обратно к изголовью и нависая над ней: как сложно было видеть, что у кого-то рвется сердце.
– Да, я тебе не мама, но я вижу, что ты на грани.
Я не смотрел, как горят глаза Лили, не видел, как невероятное сострадание отображалось на каждом сантиметре кожи, у меня не было права на то, чтобы быть рядом, но если бы я только знал, что моя героиня сейчас делает, сошел бы с ума в признаниях любви к ней. Она непременно тяжело вжимала хрупкие белые-белые плечи Ви в постель, пока та, ошарашенная чьей-то напористостью, даже молчала, уставившись на лицо.
– Если ты откроешься мне – я не отвернусь. Даже если ты продолжишь препираться, я дарю тебе эту комнату на нужный период, если ты не хочешь возвращаться, а если ты хочешь сбежать от всех – она будет тебя ждать. Вот здесь. Можешь закрыться здесь на множество часов. Я не побеспокою. Но я выходила тебя сейчас, даже если ты меня не просила, и в ответ прошу честности: скажи, – Лили замолчала, выжидающе рассматривая черные брови Ви, – ты хочешь убегать? Правда?
Голос прозвучал с невероятным вопросом, и обе знали ответ. Обе знали и молчали, ожидая, что кто-то первый сдастся, отпустит вторую, избавив от мучений, но ни одна из них не приступала к желанному процессу. Вопрос звучал так, словно ножи закрывали ненавистную, нежеланную дверь, словно выбора на самом деле и не было, отняли его возможность, и Ви, бессильно отвернув лицо от мрачного и настойчивого взгляда девушки, вздохнула. Черные волосы рассыпались по плечам, по мокрым, заплаканным подушкам, любовь пыталась пройти через черепную коробку подростка, но она не позволяла себе чувствовать, не позволяла себе верить, что кто-то способен любить ее больше, чем мама. Что кто-то незнакомый может сражаться за нее больше, чем мама. Ей хотелось только быть рядом с той, кто принесла ее в этот свет, и Ви отдала бы все за фальшивую улыбку и ненавистное лицо, лишь бы лежать на коленях у матери и чувствовать, что ее гладят, ее целуют, ее «любят» и хвалят. Но все знали правду: ее мать – кукушка, подкинувшая дитя даже не в приют, а в церковь… «Я вернусь», – холодно обронила тогда она и отвернулась, направившись к выходу. Мальвина стояла, не плача, но моля бога, лишь бы ее мамочка обернулась, посмотрела на нее хоть раз, и глаза – серые, безжизненные, – порадовались бы тому, что ее дочь жива.
«Нет, это я виновата… я…» – поругалась Ви, и Лили заметила, что глаза ее снова наполнились влагой. Она взяла