Наши за границей. Где апельсины зреют. Николай Лейкин
швыряться будут? – вставил свое слово Николай Иванович.
– Ах да… И в самом деле. Ну, в Монте-Карло послезавтра, – отвечала Глафира Семеновна.
– Зачем послезавтра? Да вы и завтра после цветочного швыряния в Монте-Карло можете съездить, успеете, – сказал Капитон Васильевич. – Цветочное швыряние начнется в два часа дня. Ну час вы смотрите на него, а в четвертом часу и отправляйтесь на железную дорогу. Поезда ходят чуть не каждый час. Еще раз кланяюсь.
Разговаривая таким манером, они очутились на бульваре. Капитон Васильевич пожал всем руки, как-то особенно томно повел глазами перед Глафирой Семеновной и зашагал от них.
– Ах, какой прекрасный человек! – сказала Глафира Семеновна, смотря ему вслед. – Николай Иваныч, не правда ли?
– Да кто ж его знает, душечка… Ничего… Так себе. А чтобы узнать, прекрасный ли он человек, так с ним прежде всего нужно пуд соли съесть.
– Ну уж ты наскажешь… Ты всегда так… А отчего? Оттого, что ты ревнивец. Будто я не заметила, каким ты на него зверем посмотрел после того, когда он взял меня под руку и повел к столу, где играют в поезда.
– И не думал, и не воображал…
– Пожалуйста, пожалуйста. Я очень хорошо заметила. И все время на него косился, когда он со мной у стола тихо разговаривал. Вот оттого-то он для тебя и не прекрасный человек.
– Да я ничего и не говорю. Чего ты пристала!
– А эти глупые поговорки насчет соли! Без соли он прекрасный человек. И главное, человек аристократического общества. Вы смотрите, какое у него все знакомство! Князья, графы, генералы, посланники. Да и сам он, наверное, при посольстве служит.
– Ну, будь по-твоему, будь по-твоему… – махнул рукой Николай Иванович.
– Нечего мне рукой-то махать! Словно дуре… Дескать, «будь по-твоему… Дура ты»… Как бы то ни было, но аристократ. Вы посмотрите, какие у него бакенбарды, как от него духами пахнет.
– Да просто земляк. Чего тут разговаривать! По-моему, он купец, наш брат Исакий, или по комиссионерской части. К тому же он и сказал давеча: «Всякие у меня дела есть». Что-нибудь маклерит, что-нибудь купит и перепродает.
– И ничего это не обозначает. Ведь нынче и аристократы в торговые дела полезли. А все-таки он аристократ. Вы, Иван Кондратьич, что скажете? – обратилась Глафира Семеновна к мрачно шедшему около них Конурину.
– Гвоздь ему в затылок… – послышался ответ.
– Господи! Что за выражения! Удержитесь хоть сколько-нибудь. Ведь вы в Ницце, в аристократическом месте. Сами же слышали давеча, что здесь множество русских, а только они не признаются за русских. Вдруг кто услышит!
– И пущай. На свои деньги я сюда приехал, а не на чужие. Конечно же, гвоздь ему в затылок.
– Да за что же, помилуйте! Любезный человек, провозился с нами часа три-четыре, все рассказал, объяснил…
– А зачем он меня в эту треклятую игру втравил? Ведь у меня через него около полутораста французских четвертаков из-за голенища утекло,