Чудо для Алисы. Елена Левашова
завтрак, любуясь на пейзаж художницы-зимы за окном: она раскрасила все белым цветом.
– Как спалось, Алиса в стране чудес?
Вздрагиваю от голоса Богдана за спиной. Оборачиваюсь, встречаясь с мальчишеской улыбкой на симпатичном лице. Ему смешно? Чему он так радуется? Удачной возможности посмеяться над глупой деревенской девчонкой? И рот у него совсем не твёрдый, как мне сначала показалось…
– Я смотрю, вам весело? – строго отвечаю я. Меня распирает от обиды и негодования. Вместо сбивчивых объяснений, он самодовольно ухмыляется. Мне хочется стереть наглую улыбку с лица парня. – Насмотрелись на меня?
– Более чем. – Усмехается Богдан. Я чувствую, как краснею до кончиков волос под его пристальным взглядом.
– Надеюсь, вы меня лапали только глазами? – пыхчу от злости, как паровоз. – Учтите, обратное может доказать экспертиза!
– Что? – Самодовольное выражение лица парня сменяется возмущением. Он молчит, брезгливо сканируя меня взглядом холодных светло-зелёных глаз. Что, задела? Не нравится слышать правду?
– Не смею задерживать вас в моем доме. Вот вам дверь. – Важно взмахиваю рукой в сторону выхода.
Богдан смотрит на меня остекленевшими глазами, будто своими обвинениями я задела его до глубины души. Молча подхватывает куртку, лежащую на комоде, обувается и покидает мой дом, столкнувшись в дверях с Никитой Сергеевичем.
– Доброе утро. Спасибо вам за все. – Тихо произносит, коснувшись плеча старика.
– Романыч, ты куда? – вздыхает дед. Его протянутая рука безвольно опускается. Заснеженные Вилли и Джесси довольно виляют хвостами и по-хозяйски устремляются на кухню. Отвлекаюсь на псов, слыша за спиной звук закрывающейся двери. Старик снимает тулуп, тоскливо поглядывая в окно, и проходит следом за собаками на кухню.
– Спасибо хоть сказала парню? – тоном, полным осуждения, спрашивает Никита Сергеевич.
– За что? – возмущаюсь я. – Да они… да он… – машу руками, пытаясь жестами объяснить деду то, что не могу сказать вслух.
– Дура ты, Алиска. Парень привёз тебя домой бездыханную, всю ночь возле тебя сидел.
– А зачем он сидел? Почему домой не уехал? Мог бы оставить меня на ваше попечение… – осторожно спрашиваю я, чувствуя, как в душе что-то рушится.
– Я схитрил. – Вздохнул дед Никита, виновато опуская глаза в пол. – Сказал, что у тебя больное сердце.
– Зачем? – шепчу я дрожащим голосом.
– Напугать его хотел, наказать. Я же не знал, что все случайно вышло… Он подле тебя сидел, прислушивался к дыханию, другу звонить хотел, только я отговорил. Нехорошо ты, девочка поступила… – прокашлявшись, продолжает старик. – Другой мог бы…
Я не даю деду Никите рассказать мне о том, что мог бы сделать другой – набрасываю на плечи рваную куртку, обуваю валенки и выбегаю из дома. При каждом шаге по свежевыпавшему снегу из-под подошв раздаётся скрип. Искрящаяся белизна улицы ослепляет. Мороз щиплет голую кожу ног, снежинки