Гнездо аиста. Юлия Лавряшина
их до макушки.
– Проходите, – шепнула Зина, пропустив его в соседнюю комнату, и Клим запомнил, что отчего-то обрадовался тому, что это было сказано шепотом.
А Жоржик уже шептал в другое ухо:
– Вообще-то эта бабушкина комната. Самая большая! Она никому ее не отдала, потому что квартира ее…
Клим опустился на первый попавшийся стул, стараясь ни с кем не встречаться взглядом, потому что знакомыми в этой компании так и не обзавелся. К нему все обращались по имени, но расспрашивать, кто есть кто, было неудобно, и Клим мужественно решил, что обойдется без имен.
«На крайний случай у меня есть Жоржик», – успокоил он себя.
– Наливайте, наливайте! – размахивая руками, кричал Иван и сам одновременно и наливал кому-то, и подавал хлеб, и похлопывал по плечу.
Убедившись, что они сидят на противоположных концах стола и разговора никак не получится, Клим почувствовал облегчение и решил, что может выпить еще немного. Зина присела на уголке («Мне замуж не выходить!»), чтобы проще было добираться до кухни. Не заметив этого, Клим засмотрелся на нее, удивляясь тому, что здесь она не кажется домохозяйкой, как в своем дворце не выглядела актрисой. Он подумал, что, умело меняя маски на сцене, Зина вместе с тем остается собой, ничуть не играя в жизни, и потому социальные ярлыки слетают с нее не приживаясь.
«Или просто она стоит так высоко, что до нее и не дотянуться, чтобы их налепить», – добавил он с тем давно забытым грустным благоговением, с каким в детстве впервые наблюдал, как улетают на юг птицы. В той жизни, что шла внутри неровного косяка, содержалась недоступная ему тайна, и Клим даже не попытался разгадать ее, обратившись к учебникам и книгам. Ему просто не хотелось докапываться до сути, разрушая главное – необъяснимость…
Это же он угадывал и в почти незнакомой ему женщине, которую даже здесь, дома, где она бегала босиком и носила свободный сарафан, нельзя было назвать уютной, как любую другую хорошую хозяйку и мать, какими Зине хотелось считаться.
«Может, все дело как раз в том, о чем говорил Иван, – продолжая исподволь наблюдать за ней, предположил Клим. – В укладе их жизни? Во всем сквозит какая-то несерьезность… Быт их не затягивает. Она может чистить картошку и отмывать жирные тарелки, но она никогда не будет думать об этих самых тарелках… Она не позволит всему этому проникнуть в себя. Как не позволяет себе слушать пошлые разговоры. Откуда я это знаю? Да понятия не имею! Знаю, и все».
Заметив, что он смотрит на нее, Зина спросила одними глазами: «Что?» Застигнутый врасплох, Клим качнул головой и уткнулся в свою тарелку. Желтоватые ломтики картошки на ней напоминали рассыпанную свежую поленницу. Он копался в них, не чувствуя даже признаков голода, как не бывало никогда в те минуты, которые выпадали из сознания, вытесняемые нервной дрожью. Вот и сейчас внутри него что-то трепетало и подрагивало, норовя оборваться, а Клим даже не мог понять – что это? Не чужих же людей он боится, в самом-то деле…
Хотя и это отчасти присутствовало, ведь в последние годы Климу совсем не удавалось бывать в больших компаниях. Но он не мог считать себя необщительным