Всё будет правильно. Виктор По-Перечный
около десятка возможностей. И все были хороши и рады. И каждая пошла бы с тобой с удовольствием. Правда, рука сама бросила знак в её сторону. Ну и что? Ну, сходили в театр, или в кино, или просто погуляли. И встретились-то всего пару раз, и уже забеременела. Значит, семья, значит, переход в другой мир, в другую жизнь. А я ведь и с этим миром ещё не до конца разобрался. Как-то всё стремительно. Поэтому и казалось не серьёзно, не по-настоящему. Ведь говорили, что здесь должны быть чувства, должна быть страсть, непреодолимая тяга. Я ведь не успел даже ничего почувствовать, и уже сразу сын. А сын – это всё серьёзно. Здесь не до сомнений. Значит, будем притираться, будем преодолевать, будем вырабатывать любовь. Потому что СЫН. А сын – это всё! И не только для меня, но и для всего этого мира.
А мир его встречает так жестоко. Сразу страданиями. Как будто боится его появления. Ведь он же не может за себя постоять, даже осознать происходящего. А у него уже была нехватка воздуха. Он задыхался. Слава богу, справились. Спасибо врачам. Хотя спасибо ли им? Они же и ошиблись. Жестокий беспечный мир. Что ты с ним сделаешь, сынок? Как ты ему поможешь?
Бедная, бедная мама. Она тоже намучилась. Взяла на себя смелость. Решилась. Выносила. Переживала. А теперь вот ещё и операция. Как же она будет за сыном ухаживать? Ей самой нужен уход. Ничего, у них есть я. Теперь всё перевернулось. Все жизненные ценности переоценились. Теперь у меня есть смысл. Теперь у меня есть, зачем всё это.
Бабушки, тётушки, мама – все склонились над сыном. Обступили со всех сторон. Пеленают его своей заботой, сверлят его своим вниманием, закрывают его бронёй, бетонами защиты. Даже от меня. Вот уже несколько дней. Недель! Уже больше месяца прошло после роддома. Ну дайте хоть притронуться к сыну. Дайте хоть подойти. Нет, нет. Разрешаем только купать, и то только под нашим присмотром и с нашим непосредственным участием. Твои действия только от сих до сих. Ну, ещё ночью можешь его покачать, и то только кроватку. Ну а сейчас уже можешь взять его ненадолго на руки. Покачай. Не качай. Видишь, он уснул. Положи его. Ну ё-о-о-о-о-ма-ё! – молчу в тряпочку. Дайте сыну поспать у меня на руках. Ведь это же такое счастье, когда у тебя на руках спит сын. Так, ладно, давай-ка тут без самодеятельности. Хорошо, хорошо. Ложись, сынок. Завтра мы с тобой погуляем. Всё равно. Пока они отвернутся. Я прижму тебя спинкой к своей груди, а чтобы головка твоя не падала, поддержу её своим плечом и своей щекой, поверну тебя вперёд так, чтобы ты видел то же, что вижу я, и мы пойдём с тобой познавать этот мир.
Это свет. Он включается и выключается. Ты заинтересовался, почему щёлкает здесь, а загорается там. Так и в жизни. Порой очень сложная и длинная связь между щелчком и вспышкой, между вестью о событии и самим событием, между пророчеством и пришествием. Вот шкаф. Здесь вещи. Они сопровождают человека всю жизнь, пока он человек и, если он человек. Тянутся за ним в чемоданах, саквояжах, сундуках, грузовиках. Вещи – необходимый атрибут человеческой популяции, и в то же время они лишают нас лёгкости. Не знаю, сынок, как ты с этим справишься. Я вот не смог. Влип. А вот особый шкаф, он собирает специальные вещи. Потому что он сервант. Видишь, там