Константин Великий. Равноапостольный. Андрей Кошелев
мне дали, когда Констанций ушел, когда тебя отправили к Диоклетиану, когда я была пленницей у Галерия… Они утешали, дарили свет. В беседах, в переписке… Отец Прокопий был одним из них. Он жил близ Никомедии. Уже три года на мои письма к нему нет ответов.
– Как ты можешь ему помочь? – развел руками Константин.
– Брошусь Лицинию в ноги, буду умолять прекратить преследовать христиан и отпустить тех, кого он держит. Стану упрашивать до тех пор, пока и меня не бросят в темницу. Тогда все узнают, насколько он жесток, а у тебя появится повод вмешаться.
– Моя мать никогда и никому не будет кидаться в ноги! – разгневался император. – Даже если бы ты каким-то чудом прорвалась к Лицинию, он принял бы тебя как почетную гостью, уверил, что все слухи о притеснении христиан лживы, и отправил бы ко мне, одарив подарками. Над нами бы все смеялись. Ты хочешь рисковать зазря. Я не отпущу тебя!
– Значит, я пленница?
– Ты поживешь во дворце, пока… – Император осекся, но затем договорил: – Пока я не разберусь с Лицинием.
Слова матери о сытой, успокоенной жизни подействовали на Константина. Смутная тревога пробудилась с небывалой ясностью. Момент, чтобы выступить против Лициния, был неидеальным, но что, если лучшего никогда не представится? К тому же император соскучился по сражениям. Елена взглянула на сына с надеждой и испугом, что последние слова ей только послышались.
– Меч, который долго не вынимают из ножен, ржавеет, – продолжил он. – Как бы и мне не одряхлеть, сидя на троне. Пора в седло.
Глаза матери блеснули то ли от радости, то ли от тревоги, что ее сын собирается на войну.
– Хватит об этом. – Елена хотела что-то сказать, но Константин прервал ее: – Отдохни с дороги, твои комнаты готовы. А после, надеюсь, ты не против потешить себя общением с внуками.
– Буду рада, – улыбнулась мать.
Константин-младший был высок и крепок для своих лет. Внешностью и походкой он очень напоминал отца. Но чувствовалось, что ему недостает силы, которая била в императоре ключом, не столько физической, сколько внутренней. Мальчик быстро сдавался, сталкиваясь с трудностями, начинал плакать, когда его всерьез бранили или наказывали. Он не был глуп, однако к знаниям тяги не выказывал, учился через силу, любил хулиганить и капризничать, как большинство шестилетних детей. Но Фауста не могла с этим смириться: ее сын не имел права быть обыкновенным ребенком. Она надеялась, что он, как цветок, однажды распустится и все им будут восхищаться. Императрица была чрезвычайно требовательна к мальчику, чем нередко доводила его до слез.
Константина росла послушной и тихой девочкой. Было очевидно, что красавицей ей не стать. Черты ее лица, повадки, фигура были правильными, но слишком простыми, лишенными даже зачатков очарования. Она любила читать, играть на арфе, слушать сказания нянек. Ее тянуло к Лактанцию. Она часто приходила на его занятия с Криспом, садилась где-нибудь в сторонке с рукоделием и слушала. Отцу очень нравился кроткий, спокойный нрав дочери. Он сравнивал ее