Путешествие к вратам мудрости. Джон Бойн

      Неделя за неделей, скрупулезно следуя инструкциям юного цезаря, я целыми днями сидел перед дверьми его комнат, прикидывая, что он еще выдумает, когда захочет развлечься. Иногда он звал меня в комнату, чтобы сыграть в кости или в табулу[16], и хотя я неукоснительно уступал ему победу, Коммод находил повод, чтобы поколотить меня, прежде чем отпустить восвояси. Но куда чаще я просто сидел без еды и питья, и Коммод, проходя по коридору, не замечал меня ровно так же, как плитку на стене.

      Восемь дней кряду я не видел его ни разу, только слуг, что входили и выходили из его спальни с озабоченными лицами, и я задумался, уж не случилось ли с императорским сыном какого несчастья. И окончательно разволновался, когда на утро девятого дня отец сказал, что проводит меня во дворец. Фабия плакала и так крепко обнимала меня, будто не сомневалась: она видит своего сыночка в последний раз. Когда мы с Маривом ушли, мать рыдала навзрыд на плече Ноэми.

      Миновав казармы, где обитали семьи преторианских гвардейцев, отец взял меня за руку и, к моему величайшему удивлению, назвал меня хорошим сыном.

      – Может, надо было раньше выказать отцовскую любовь к тебе, мальчику это важно, – негромко добавил он. – Но в твоем брате Юлиано я души не чаял, любил его безоглядно, и когда он сбежал, я решил быть поосторожнее и не проявлять столь откровенно чувства к моему второму сыну.

      Я не стал упоминать о том, что равнодушие ко мне он выказывал задолго до исчезновения Юлиано.

      – Но сейчас я горжусь тобой, – сказал Марив. – Очень горжусь.

      – Благодарю тебя, отец, – ответил я, глядя прямо перед собой на огромные каменные двери и высокого бородатого мужчину, словно поджидавшего кого-то. Во мне крепло убеждение, что Коммоду наскучило со мной играть и он решил разнообразить обеденное меню львов мною. Когда бородач шагнул нам навстречу, Марив опустился на колени, сгреб меня в объятие и прижал к себе с той же пылкостью, с какой чуть ранее обнимала меня моя мать.

      – Долг каждого из нас сделать все, что в его силах, во славу Рима, – сказал отец. – И ты, мой сын, идешь на величайшую жертву, доныне неслыханную. Ты прославишь и возвеличишь нашу фамилию.

      Отец поднялся с колен, повернулся ко мне спиной и зашагал прочь. Меня затошнило. То, что должно было произойти, непременно произойдет, сопротивляться бессмысленно.

      Мною занялся высокий бородач – положив ладонь на мое плечо, он назвался Галеном[17], медиком из Пергама, удостоившимся чести быть личным лекарем императорского наследника.

      – Меня съедят? – спросил я,