Разговор с Богом. Людмила Алексеевна Шукшина
в храм пророка Ильи, Козьмы и Демьяна, Бориса и Глеба! Все при князе Романе строены из плинфы византийской да на яичном белке, а высота, а стройность! Богу служить нужно в красоте, а не в нищете, чтоб душа, значит, возвышалась, так наш батюшка отец Игнатий говорит… А росписи в них! Стоишь и не знаешь, ты на небе или на земле! Лики святые, цветы райские…. Давеча Страшный Суд в церкви Ильи пророка видел, так по коже мурашки бегают, когда смотришь… А иконы – лики Божие – так в душу тебе и глядят, так и пытают, правильно ты живёшь, раб Божий Георгий, или нет, так старец Авраамий нас учит… А вот ворота княжие, смотреть, так шапка свалится, – запрокинул парнишка голову, на которой не было никакой шапки, – а музыка какая! Какая, дядька, у нас музыка! Как на прошлом торгу сошлись Желан – старый пастух с Кловки, да молодой Радим из Садков, как стали на рожках дудеть, кто кого передудит, ажно весь торг сбежался слушать, то мужики пляшут, шапки в пыль, то бабы плачут, так жалостливо выводят; про всю нашу жизнь своими дудками пропели так, что душу вынули со всего народу, а потом поняли, что ничейня выходит, обнялись и пошли меды пить, а уж и подносили им в тот день… Только наутро бабы с Кловки сами свою скотину пасли по очереди до полудня, а Радим-то пришёл с солнцем, он покрепче да помоложе, только лучше б не приходил вовсе, если б не посох его, точно б упал; так что есть у нас скуство, есть… скыптуры вот нет, наверное, да она нам и без надобностей, – махнул он рукой. – Ты от-куда всё зна-ешь? – удивился варяг, растягивая слова и словно спотыкаясь посередине, видно было, что понимает язык он лучше, чем говорит на нём. – Я же учусь, ещё князь Роман в городе школы открыл, мы и грамоте церковной научены, и греческий знаю, только не бойко ещё, – он покосился на византийца и сказал несколько фраз, тот одобрительно закивал, заулыбался, а ничего не понявший варяг нахмурился, – и Евангелие чёл уже, и Псалтирь, отец хочет меня другим летом на море взять, я шибко смышлёный… – Толь-ко болт-ливый да горде-ливый, – тихо пробормотал варяг… – Есть троху, – сконфузился парнишка, – ну что, пошли, всё посмотрим…
Рядом с деревянной мостовой, по которой громыхали телеги, была сделана тропа из тёсаных плах: идти мягко, сухо, не пыльно… Город поражал чистотой и обилием зелени… Тихо разговаривая, они неспешно шли на княжье подворье. Остановились рассмотреть диковинно украшенные ворота. Из ворот вышел высокий худой чернец13 в скуфье и рясе: волосы чёрные с проседью, борода почти седая, лицо худое, бледное, взгляд удивительный: спокойный, внимательный, но словно проглядывающий в самую глубину… Одинец бойко выскочил вперёд, поклонился в пояс, сложил ладошки лодочкой… Старец благословил отрока, спросил о чём-то негромко, кивнул головой и пошёл быстро, размашисто вдоль вала в сторону Козловой горы.
– Кто та-кой? – махнул волосатой ручищей на чернеца варяг. Парень долго, словно зачарованно, смотрел вслед старику, затем медленно ответил: – Батюшка это, Авраамий, великий праведник, Божий человек… Святой жизни… Он
Чернец – монах