Думай и богатей. Самый богатый человек в Вавилоне. Наполеон Хилл
собственную точку зрения, но не стал о ней говорить. Моё решение было тайным, оно жило лишь в моём сердце. Я решил, что мой сын будет и слышать, и говорить. Как? Я был уверен, что способ есть, и знал, что найду его. Я думал о словах бессмертного Эмерсона: «Весь мир устроен так, что научает вере. И надо подчиниться и жить своей судьбой и напряжённо ждать сквозь годы и потери, когда Господь людей заговорит с тобой».
Каким же будет слово Господа? Желание! Я желал, чтобы мой сын не был глухонемым, больше всего на свете. И от этого желания я не отступал ни на секунду.
Когда-то много лет назад я написал:
Единственные наши ограничения – те, что живут в нашем разуме.
Впервые в жизни я задумался, справедливы ли эти слова. Передо мной в кроватке лежал мой новорождённый сын, не имевший ушей. Даже если он научится слышать и говорить, он всё равно останется изуродованным на всю жизнь. И это будет ограничением, которое поселится отнюдь не в разуме моего сына. Что я мог сделать? Мне нужно было найти способ пересадить в разум ребёнка моё собственное жгучее желание найти способы и средства донесения звуков до его мозга без помощи ушей.
Когда ребёнок подрастёт, чтобы общаться, я заряжу его разум жгучим желанием слышать – и тогда природа собственными способами сумеет сделать это желание реальным. Я думал обо всём этом, но никому не рассказывал. Каждый день я клялся себе, что мой сын не будет глухонемым. Мальчик подрос и начал обращать внимание на то, что происходит вокруг него. И мы заметили, что у него есть слабый слух. Когда он достиг возраста, в котором дети обычно начинают разговаривать, он не заговорил. Но по его поступкам мы понимали, что он что-то слышит. Именно это я и хотел знать! Я был убеждён, что если он может слышать, пусть даже чуть-чуть, то слух можно будет развить. А потом произошло нечто такое, что дало мне надежду. И надежда эта пришла с самой неожиданной стороны.
Мы купили фонограф. Когда ребёнок впервые услышал музыку, он пришёл в неописуемый восторг и мгновенно завладел аппаратом. Мы заметили, что он предпочитает определённые записи, в том числе и марш «Долгий путь до Типперери». Как-то раз он ставил эту пластинку раз за разом почти два часа. Он стоял перед фонографом, сжав зубами край звуковой трубы. Мы не понимали, в чём смысл этой странной привычки, пока спустя несколько лет не узнали о принципе «звуковой проводимости костей».
Вскоре после появления в нашем доме фонографа я заметил, что мальчик слышит меня довольно отчётливо, если я говорю, прикасаясь губами к сосцевидному отростку его височной кости. Эти открытия дали мне средства, необходимые для воплощения моего жгучего желания в реальность. Я понял, что мой сын научится слышать и говорить. К этому времени он уже умел произносить некоторые слова. Ситуация была не самой обнадёживающей, но для желания, подкреплённого верой, нет такого слова, как «невозможно».
Узнав, что сын может отчётливо слышать звук моего голоса, я сразу же начал прививать ему желание слышать и говорить. Вскоре