Русские бабы на молитве. Елена Крюкова
сонм вопиющий сплотился в борьбе.
Им тоже даётся по щедрости столько…
Что совестно что-либо выпросить мне.
Вот варежки, шарф по глаза я надела.
Мне щедро сияет Податель с небес.
Не зябнет в морозе, укутано тело.
Мне больно, что людям тем страшно в беде.
Подай им, Господь, и спасенье, и чудо,
И боль отведи, и летальный огонь.
Как плачут они, как страдают, как любят,
И смерть принимают в юдоли земной.
«Я горсть земли беру и ем, скрипя зубами…»
Я горсть земли беру и ем, скрипя зубами.
И пред громадами систем, и образами.
На три венца ушла изба в испод, под землю.
Грунт бытия – моя судьба – жую, приемлю.
Во плоть глубинки русской всей, дрожа от страха.
Вкусна? Медова аж, сладка, чрезмерно – сахар.
Венец там – бабушка моя, второй – мой дядя,
Как схоронили – так лежат, где кручи, пади.
А третий – это мать моя, аж из металла —
Как фрезеровщицей была – всю жесть впитала.
Ещё осталось, чтобы жить, любить да плакать.
И хлеб растить, и ход вершить сквозь яблок мякоть.
Чтоб под лопату дёрн копать, а выбрав корни,
Всю душу в крушья искромсав, зажать в ладони.
Мол – три ушедшие венца и в тьме подземной
Меня удержат в дни атак над адской бездной.
«Старые окна похожи на лики старух…»
Старые окна похожи на лики старух,
Тех, что отжили ушедшими в тьму летами.
И в покрывальных коричных шалях разлук
По небосклону, над избами, пролетают.
Или плывут в каравеллах на облаках,
Руки сложимши, в молчании, на коленях.
Скамьи расставлены в тех небесных местах.
Нави экскурсия, в ней проплывают тени.
Клетчатый плат – ветхой рамы узорный оклад.
В белых глазах, от моления, брезжит Распятье.
За деревянным резным частоколом оград
Флоксы цветут – старухам фланели на платья.
Дом накренённый
Дом подгнивает с полуночной стороны,
И на вагонке буквицы писем видны.
Мхи наползают замедленно на кирпич,
Дождиком ночь в височную мышцу стучит.
Пыткой становится явственною, земной.
Крен нарастает. Снится всё вниз головой.
Дом подгнивает. Так в почву врастает он.
Тельным венцом занемогшим, подпревшим венцом.
Ей растолковано, бабушке-то, давно —
Дом оседает. «Беда, сопрело звено…», —
В валенках шатких сгорбится у окна.
Вспомнит, и страшно – жизнь её с неба видна.
Дом-то накренится с бабушкиным лицом…
Мне незаметно, всё думаю не о том.
К прялке садится и щупает веретено.
Глазом незрячим прищурится, где бельмо.
Белое-белое. Ночью вскочит: «Домой!»
«Дома ты, бабушка». «Дяденька часовой,
Смилуйся,