Скиф и Макс. Дмитрий Андреевич Варюшенков
итал ее слишком уж вызывающе рыжей, почти неприличной, будто нарочно крашенной. Вдобавок ко всему, отрастая, она начинала немилосердно чесаться, колоться, раздражала кожу. Егор боролся с ней как мог, однако полностью сбривал крайне редко. Обычно, раз в три-четыре дня, как только появлялся неприятный зуд, он брал окантовочную машинку и аккуратно, чтобы не повредить несколько родинок на щеках и шее, убирал поросль, оставляя лишь намёк на щетину неопределённого цвета.
И вторая, пожалуй, главная причина его прозвища заключалась в том, что Егор по профессии был историком, и как-то, изучая помимо прочего истоки возникновения русского народа, с интересом прочитал книгу Тамары Райс о скифах. По прочтении он первым делом поспешил в Эрмитаж, целенаправленно в скифские залы. Не без труда отыскал он те два маленьких зала, ютившихся на задворках музея и отчаянно пустовавших. Ещё издали разглядев нагроможденные на полу пузатые скифские котлы разных размеров, Егор радостно прибавил шаг. Подойдя, он наткнулся на обвислый канат, преграждавший вход в скифские залы. Дежурная по залам, маленькая женщина с потухшим взглядом, собиралась уходить. – Вы сюда? – спросила она не то чтобы недовольно, но настолько уныло, что несложно было угадать в ней колоссальную усталость от этого места, от скучных обязанностей смотрительницы, и кто знает – может быть и от самой жизни.
– Да, – приветливо ответил Егор и поспешил объясниться: – Я, собственно, ради этих залов сюда и пришел.
Женщина тихо вздохнула, убрала канат, пропустив Егора, и с отрешенным взглядом встала у стены, будто вросла в нее. Егор почувствовал перед ней вину. Может, стоило позволить ей отойти… куда она там собиралась? В туалет, покурить, покушать? Он украдкой посмотрел на неё. Нет, вроде не похоже, чтобы она из последних сил сдерживала переполненный мочевой пузырь или мучилась спазмами голода (в том числе никотинового – а Егор, заядлый курильщик, как никто другой знал, что никотиновый голод зачастую намного сильнее обычного). Все было предельно ясно: ей просто наскучило стоять здесь одной, хотелось по-тихому улизнуть и пообщаться с такими же, как она, одинокими смотрительницами непопулярных экспозиций. Что ж, уважить ее и отказаться от просмотра Егор не мог. Он специально пришел в Эрмитаж ради этих залов.
Оставив смотрительницу самой себе, Егор с удовольствием принялся рассматривать котлы, наконечники стрел и копий, полуистлевшие сбруи, золотые поделки и украшения. Он пытался представить себе, как свободолюбивые и независимые скифы кочевали по южнорусским степям, спасались от Дария, петляя и выжигая за собой всю пригодную для прокорма лошадей траву; как варили черными южными ночами в этих огромных котлах, на огромных, искрометных кострах жесткое лошадиное мясо, которым кормили своих немытых и пыльных, некрасивых и рыжих жен и детей…
Тем же вечером Егор с воодушевлением рассказал друзьям о своих впечатлениях от увиденных котлов. Те, посмеиваясь, тут же окрестили его Скифом, вспомнив кстати и о его рыжей бороде. Егор был не против, Скиф так Скиф.
На историка Егор стал учиться сам, никто его не заставлял. Более того, мать иногда спрашивала его с искренним непониманием: зачем? Егор так же искренне пожимал плечами: не знаю, просто нравится… нравится читать обо всем этом, изучать, капаться. Беспричинно. Он взахлеб читал огромные труды, параллельно по несколько авторов сразу, запихивал в себя книгу за книгой, как голодный впихивает в себя кусок за куском. Иногда у него “ в работе” было одновременно до семи книг. Он называл это сменой уроков: вот пришло время почитать о падении жирондистов, далее наступал урок под названием “принципат Октавиана Августа”, ну и напоследок, скажем, покопаться часок в картах Томашевского сражения… Он также любил читать параллельно по несколько книг одной тематики: Тит Ливий с Аппианом и Родионовым (Пуннические войны), Мунье, Ревуненков и Жорес (Французская революция), Ключевский и Вернадский (общая история России) и.т.п. Часто он составлял по наиболее интересующим его темам конспекты: на основе трех-пяти-семи источников выписывал (или вернее сказать описывал) те или иные исторические события, пытаясь составить наиболее полную картину, оставляя суть и добавляя в свой конспект те нюансы и факты, которые упускал тот или иной автор, но находил другой.
Иногда поток поглощаемых знаний был так велик, что его мозг, постоянно пульсируя, готов был перегреться и, как переполненная карта памяти, отказаться от дальнейшего потребления информации. Даты, события и имена мешались и путались, и требовалось какое-то время, чтобы все устоялось и улеглось по своим полкам.
Его интересовало в истории всё – от происхождения человека до бомбардировки Югославии. Он читал с одинаковым интересом стенограммы съездов большевиков и речи Робеспьера, переписку Грозного с Курбским и дневники Геббельса. Во всем этом он находил какое-то ядовитое, садомазохистское наслаждение, особенно учитывая, что найти для этих знаний практическое применение он не представлял себе возможным.
В школе он относился к истории крайне неоднозначно. До шестого класса, то есть лет до двенадцати, историю вела у него старая, похожая на сову бабушка в больших очках, засыпавшая на полуслове. Она напрочь отбила какой-либо интерес к этому предмету. Настолько вяло, настолько пресно