Линия свободна. Сборник 2004-2024. Владислав Крисятецкий
спокойно, ни один мускул не дрогнул на его лице, когда он увидел меня.
Я спрашиваю его, разносил ли он почту в тот день. Он в ответ кивает головой. В это же время? Снова кивок. Видел кого-нибудь, когда разносил почту? Лениво мотает головой и сплевывает. А рядом с подъездом?
«Что вам надо?» – вдруг цедит он хрипло. Закуривает. Он держится нагловато, а я этого не люблю.
«На вопрос отвечай», – говорю я ему довольно грубо. Он еще секунду пристально смотрит мне в глаза, затем подтягивает лямку сумки и молча уходит.
Догоняю. Хватаю его за рукав и разворачиваю лицом к себе. Сплевывает, на этот раз презрительно. Не может быть, чтобы без него обошлось. Кровь стучит в висках.
«Отвечай!» – повторяю я.
Зло сощуривается, бросает сигарету.
«Руку убери», – раздается его хриплый голос.
«Это ведь ты сделал, да?» – неожиданно для себя самого говорю я.
В его глазах ни тени смущения или беспокойства. Я – всего лишь забавное приключение в его смену, которое вдруг перестало быть забавным. Какое-то время он стоит молча, затем отталкивает меня. В бешенстве я бросаюсь на него, но куда мне… Он хватает меня за плечи и прижимает к стене так, что я не могу даже пошевелиться.
«Я вышел», – говорит он негромко, но четко, выделяя каждое слово, – «И не просто вышел, а вышел и завязал. У меня новая жизнь, ты понял? Я никого не видел и ни во что больше не влезаю. Запомни это и мотай отсюда».
Он долго глядит на меня своими серыми глазами, затем его хватка разжимается.
Я смотрю ему вслед, не двигаясь с места. Не пытаюсь догнать.
Это был не он. Больше того, скорее всего, он действительно ничего не видел. Что-то в его голосе, в его взгляде сказало мне об этом. Когда он говорил свою последнюю фразу, его лицо напомнило мне лицо пациента, у которого врач заподозрил рецидив старой мучительной болезни. Боль. Тоска. Отчаяние. Все это внезапно отразилось на этом еще молодом лице. Проявилось и тут же погасло, как будто парень поспешил спрятать свои истинные чувства. Тюрьма изменила его, научила не задавать вопросов, не соваться в чужие дела. Наложила отпечаток, с которым теперь ему предстояло жить. Он задерживается в доме ровно столько времени, сколько нужно, чтобы разложить почту. Ему нет дела до большинства людей, которые его окружают. Он чувствует себя чужим среди них. Таким же отшельником, каким чувствую себя я. Это роднит нас.
Мне стало как-то по-отечески жаль его, этого почтальона, которого я еще несколько минут назад готов был разорвать. Наверное, я даже почувствовал симпатию к нему. Во всяком случае, его лицо показалось мне самым живым из всех, которые я видел за последние дни. Пусть строит свою «новую жизнь», он молод, у него еще может получиться.
В 16 часов схожу в банк, попробую еще раз переговорить с Киселевым и встретиться с кем-то из Настиных сотрудниц. Оттуда сразу домой – надеюсь, наконец, застать соседей.
13:20.
Прорыв? От возбуждения дрожат руки.
Неужели мне повезло? Верю