Санитарный день. Екатерина Витальевна Белецкая
в старом заброшенном театре. Свет фонарей тонул в этой дымке, в воздухе повисли неяркие световые оранжевые ореолы.
– Красиво, – сказала Лийга. – Очень красиво. И тихо.
Они вышли на набережную, по вечернему времени совсем безлюдную, и внезапно Лийга, повинуясь порыву, сняла куртку, сунула её в руки Скрипачу, и принялась танцевать. Она словно вспоминала сейчас какой-то странный танец, в котором плавные движения вдруг переходили в порывистые, как будто в голове у Лийги менялись в эти моменты одной только ей слышимые ритмы и повороты неведомой мелодии. Скрипач стоял и улыбался, глядя на неё, а Ит смотрел без улыбки, словно пытаясь угадать, что же она слышит такое, какая музыка заставляет её так двигаться.
– Лий, и чего это было? – спросил Скрипач, когда Лийга подошла к ним – раскрасневшееся лицо, блестящие глаза, и растрепавшаяся косичка.
– Весна, – Лийга улыбнулась. – Я танцевала весну. Весеннюю реку. По-моему, хорошо получилось. Разве нет?
– Хорошо, – кивнул Ит. – Я только не понял, какую музыку ты в этот момент слышала.
– Старую-старую, – Лийга вздохнула. – Ты её не знаешь. Это песня о девушке, которая приходит весной к реке, и смотрит на льдины, и на птиц, и на облака над водой. И начинает танцевать – как льдины, как птицы, как река, как облака. То бежит, то плывет, то ломается, то взлетает куда-то в небо.
– Я бы послушал, – вздохнул Скрипач.
– Жаль, что я не умею петь, – развела руками Лийга.
– Можно на нейро вывести, делов-то, – подсказал Скрипач.
– Нет, это нечестно. Песня – это надо только честно. Голосом. Чтобы с душой. Ладно, пойдемте, а то всё пиво выпьют до нас.
– Это вряд ли, – покачал головой Скрипач.
***
Да, жили они уже не первый год вместе, в одной квартире, но дальше «жили» дело не зашло, потому что Лийга практически сразу дала понять – и не зайдет. Поэтому общение было исключительно дружеское, максимум, что дозволялось, это обнять, погладить по голове, или похлопать по плечу, но не более. Почему? Лийга, кажется, собиралась и дальше хранить верность своей ушедшей в небытие семье, а Ит и Скрипач не возражали, для них тема верности родным, возвращение к которым стало невозможным, тоже оказалась важной, причем важной настолько, что о предполагаемой измене не шло даже речи. Такая ситуация всех устраивала, и никого не тяготила. Правда, однажды Ари всё-таки отважился, и спросил.
– У вас с ней что-то есть?
– Нет, – ответил Ит. – У нас с ней ничего нет.
– Почему? – удивился тогда Ари.
– Ни ей, ни нам это не нужно, – пожал плечами Ит.
– Глупо, – покачал головой Ари. – Молодая, красивая девушка, да и вы после геронто. Для чего это всё?
– Что – это всё? – спросил в ответ Ит. – У неё была семья, её семья. У нас тоже была семья, надеюсь, есть и сейчас.
– И вы этой семье никогда не изменяли, – хмыкнул Ари. – Как же. Так я и поверил.
– Почему? Было, – тут же ответил Ит. – Дважды. Один раз по своей воле, один раз – не по своей.