Прекрасный. Татьяна Родионова
донельзя обидную свинью этот сукин сын подложил ему еще на вступительных. Дистанционный тур Митя прошел везде, куда посылал видео, и на очные самонадеянно решил ехать в Москву – сюда, конечно, стремилось большинство театральной абитуры, но и всяких творческих ВУЗов зато здесь было втрое больше, чем в том же Питере. Поселившись в хостеле на окраине Химок, абитуриент Убожин принялся штурмовать одну приемную комиссию за другой, и неожиданно для себя почти везде слетел прямо с первого тура. Он старательно рассказывал стихи и прозу, травил анекдоты, ходил на руках, танцевал и пел – ему улыбались, кивали, говорили «очень хорошо, спасибо, достаточно» и почти нигде не пригласили на второй тур. С тоской глядя на счастливчиков, чьи фамилии называли в конце дня, Митя недоумевал – ну совсем ведь обычные ребята, чем он-то хуже? Что с ним не так?
Последним в его списке значился легендарный институт в Театральном переулке, куда он приехал уже без особой надежды. Его записали на двенадцать, он был на месте в одиннадцать, и, потолкавшись в толпе таких же, как он, жаждущих славы, понял, что к назначенному времени его точно не вызовут – слушали еще тех, кто был приглашен аж на девять утра. Присев на каменные ступеньки старинного крыльца, он принялся разглядывать своих сегодняшних соперников, многих из которых он уже видел в предыдущие дни в других учебных заведениях – ребята сбивались в кучки, читали стихи, что-то пели под гитару, разыгрывали сценки и просто болтали между собой. В каждой кучке быстро находился лидер – самый яркий, смешной или громкий; в компании, обосновавшейся рядом с Митей, таким явным лидером был хорошо одетый парень, рослый, кудрявый, родом, как Митя понял, из Питера. Обступившие его девчонки все удивлялись, зачем он приехал поступать в Москву – питерский же снисходительно объяснял, что у них в этом году ни один приличный мастер курс не набирает, а здесь зато берет сам великий Василевский, который его уже смотрел и вообще приглашал сразу на третий тур, но он, Влад Кривошеин, решил идти по-честному, на общих основаниях. Митя сначала прислушивался к их разговору, потом перестал – просто сидел, закрыв глаза, мысленно повторяя все свои отрывки и стихи, пока рядом с ним на ступеньки не уселся тот самый питерский зазнайка.
– Слышь, как тебя, – покровительственно обратился он к Мите. – Какой монолог читать собираешься?
– Я? Чацкого, – удивился Митя (питерский был совершенно не похож на человека, которого мог интересовать хоть кто-то помимо собственной персоны).
– Чацкого, – презрительно усмехнулся питерский. – Ну ты даешь. Давай уж тогда Гамлета сразу.
Митя хотел было спросить, что не так с Чацким, или гордо парировать, что он и Гамлета может, если надо, но тут питерский неожиданно придвинулся ближе и, понизив голос, сказал:
– Нафталин твой Чацкий, вот что. Всех, кто четыре года назад, ну, в прошлый набор, к Василевскому с Чацким приходил, он даже слушать не стал, сразу домой отправил.
– А ты откуда знаешь? – задохнулся Митя.
– Да так, – качнул кудрявой головой питерский. – Связи, знаешь ли, имеются.
– Блин, ну