Возвращение блудного сына. Роман. Михаил Забелин
приближался к Саше.
До сей поры лишь одна Наталья Андреевна не явно, не напрямую, а исподволь обуздывала всплески и взрывы эмоций и желаний, клокочущих под напяленной Сашей на себя кольчугой насмешливого цинизма. Он учился ими управлять, но иногда срывался, и тогда необъяснимая злоба и ярость, желание раздавить, сломать, физически уничтожить людей рядом с ним, неподвластное воле ослепление, граничащее с безумием, вырывались наружу. Непонятно, откуда взялись в нем эти приступы, и что в детстве послужило их первопричиной, но они усиливались, особенно осенью, приходили вместе с головной болью, заставляли страдать и страшиться их приближения. Наталья Андреевна избегала говорить с ним об этом, но каким-то непонятным для них обоих образом, просто своим присутствием облегчала его страх и муки борьбы с дремлющим в нем зверем.
Рядом с Ольгой Саша вдруг почувствовал то же самое: он становился ровнее и даже добрее, с ней к нему приходило долгожданное состояние душевного равновесия, она даже в чем-то была похожа на его тетю: спокойной уверенностью и знанием цели. Наверное, внутренняя схожесть с Натальей Андреевной, в конце концов, и определила для Саши выбор жены.
Спустя год после свадьбы у них родился первенец – Ваня, еще через два года Варя и, наконец, Ксюша.
Своих детей Александр Ильич обожал.
IV
Доктору Александру Ильичу Головину недавно исполнилось тридцать лет. За последние десять лет он сильно изменился даже внешне. Не так, до неузнаваемости, как меняется мальчик, превращаясь в мужчину, а словно обрастая, как новой одеждой, новыми чертами лица, выражением глаз, другой прической, другими манерами и походкой. Большие карие глаза утратили блеск мечтательной задумчивости, взгляд стал прямой и насмешливый. Некогда длинные, темно-русые волосы были теперь всегда коротко пострижены. Лоб перерезала вертикальная глубокая морщинка, щеки пополнели, подбородок потяжелел. Высокий рост скрадывался расправившимися плечами и образовавшимся небольшим брюшком. Вид стал солиднее, ноги не резали, как прежде, асфальт, будто ножницы, а ступали степенно и неторопливо.
Из прежних друзей у него остались двое или трое, встречался он с ними не часто, но, по-прежнему, любил пофилософствовать. Прежние вспышки беспричинного гнева, кажется, исчезли совсем, но, как дальнее эхо, напоминали о себе некоторой нервозностью и головной болью. Он стал спокойнее, ироничнее и доброжелательней. Под гитару он пел теперь редко, песен больше не писал, но иногда, под настроение, брался за кисть. Редко по воскресеньям, чаще по праздникам ходил с женой в церковь и даже пел для собственного удовольствия и услады души в церковном хоре.
Жена его, Ольга, мало изменилась за это время: не похудела, не потолстела, не подурнела, а, казалось, застыла во времени с той же улыбкой на лице, за которой невозможно было разглядеть ни скрытых мыслей, ни спрятанных чувств.
Дети росли толковыми