Мы теряем его. Боль, радость и надежда врачей неотложной помощи. Фарзон А. Нахви
было равносильно тому, чтобы успешно выполнить хитроумную боевую миссию в тылу врага во время грозы, а потом в итоге разбиться на самолете при посадке в спокойную солнечную погоду. Разочаровывающий финал, но такой же частый и реальный, как и любой другой.
Тем не менее в случае с Эболой были пределы. Нынешнее положение очень непохоже на тогдашнее. Манхэттенская больница, где я работал в то время, была объявлена Нью-Йоркским центром приема больных Эболой. Мы видели множество пациентов, у которых, как считалось, был вирус, и только одного с действительно подтвержденным. Бо́льшую часть дня мы были одеты в нашу обычную одежду, а средства индивидуальной защиты использовали только когда готовились к осмотру пациента с подозрением на вирус. После этого нас принимал «тренер по раздеванию», вся роль которого состояла в том, чтобы помочь нам снять защитное снаряжение. Процесс тщательной утилизации оборудования был настолько важным, что эксперты не доверяли нам, врачам, делать это самостоятельно. Во время эпидемии коронавируса никакого специального учреждения по приему пациентов назначено не было, каждая больница стала такой по умолчанию. «Тренеры по раздеванию» тоже были не нужны, поскольку угроза ковида была ежеминутной и мы не могли снять снаряжение.
Так что я никогда не снимал снаряжение. Однажды, спустя какое-то время после окончания смены, я обнаружил, что еду на велосипеде по Манхэттену в больничной маске. Она все еще была надежно закреплена на моем лице, а ее металлические зажимы впивались в переносицу до тех пор, пока я не зашел домой, чтобы наконец снять ее.
Неся велосипед на плече, я вошел в подъезд и поднялся по лестнице в квартиру. Обычно я пользуюсь лифтом, но с недавних пор перестал. В моем доме много пожилых жильцов – соседей, чьи улыбки я хорошо знаю, но чьи имена не могу вспомнить, несмотря на годы, проведенные в одних и тех же коридорах. Со временем у меня появилась особая привязанность к седовласой даме на шатких синих ходунках, к бормочущему мужчине, чей гардероб состоит исключительно из камуфляжа и обрезанных джинсов, и к морщинистой даме, светская беседа с которой независимо от погоды сводится к фразе: «Прекрасный денек, да?» Хоть наше общение и ограничивалось кивками и любезностями, эти люди глубоко вплелись в ткань моей жизни. Именно заботой о них была вызвана моя новая привычка.
Мой отец ухмыльнулся, когда узнал, что я поднимаю велосипед на четвертый этаж.
– Самое время наезднику расплатиться со своим скакуном, – сказал он, смеясь.
Я закатил глаза, но втайне восхитился его неизменно оптимистичным и беззаботным отношением. Он вырос без электричества и водопровода, был свидетелем смертей сразу нескольких своих братьев и сестер. Они умерли от болезней, типичных для детей, которые живут в развивающихся странах. Мне всегда было любопытно: жизнерадостный взгляд отца на жизнь появился благодаря или вопреки всем трудностям?
Когда пандемия начала набирать обороты, число смертей в отделении возросло, а друзья и родственники