Нежная ночь Ривьеры. Наталья Лебедева
подставив упругие тела солнцу, перешучивались, дразнили друг друга. И в этой острой, брызжущей молодой энергией болтовне вырабатывался особый ток, что начинал бродить в крови. Вот и добродился.
Все повлюблялись друг в друга.
Пикассо, Хемингуэй и Фицджеральд влюбились в нее. Джеральду нравилась Зельда с ее изящной фигурой, пленительно-чувственным лицом, огромной копной светлых волос и мягким, обволакивающим южным выговором. На вечеринках он не сводил с нее ярких синих глаз. Впрочем, Зельда нравилась всем, кроме Эрнеста: они испытывали друг к другу сильнейшее чувство ненависти. Оба ревновали Фицджеральда, который слишком явно поклонялся суровой хемингуэевской мужественности и зависел от перепадов настроения жены. Зельда при этом считала Хэма надутым позером и звала его шаромыгой. А Эрнест при первой встрече с Зельдой отвел в сторону Скотта и без обиняков спросил: «Ты же понимаешь, что она сумасшедшая»? Страсти у этих двоих кипели совсем не любовные.
А она сама…
Сара легким жестом поправила выбившуюся золотую прядь, и из волос выпала длинная хвойная игла: она недавно сидела на своем любимом месте под огромной сосной.
Пикассо, конечно, гений. Но и страшный бабник. Женщины для него – просто мясо. Он готов им восторженно поклоняться – ровно до того момента, пока дама сердца опрометчиво не удовлетворит его неистовое желание. Бедная брошенная Хохлова! Джеральд рассказывал, что видел недавно на набережной безобразную сцену: Пикассо шел с какой-то девицей из бара, а сзади бежала жена Ольга и поносила его разными словами. Нет, Пикассо исключается. Она не так глупа, чтобы превратиться в груду ненужных осколков от сброшенной с пьедестала богини.
А вот из этих двоих – Эрнеста и Скотта… Конечно, ей нравится Хэм. Мужественный, жесткий, уверенный в себе. Такой, каким был ее отец. Да вообще – все мужчины ее юности. Скотт с его солнечным обаянием и мальчишеской милотой слишком хрупок и нежен. А когда напьется – то есть в последнее время практически всегда, – превращается в неуправляемого дебошира. И полного размазню. Неделю назад из-за того, что официант якобы как-то не так глянул на Зельду, бросился в драку и не успокоился, пока его, изрядно побив, не выкинули из заведения. Три дня назад ползал по ресторану на коленях, хватал Джеральда за ноги и умолял: «Не бросайте меня здесь!» Вчера в такси, обидевшись, что на него никто не смотрит, начал засовывать в рот грязные денежные купюры и жевать. Отвратительное зрелище! И ведь знает, как она боится всяческих микробов и моет даже монеты! Сегодня снова напьется и учудит что-нибудь этакое.
И все же…
Сара посмотрела в другое окно – оно выходило в апельсинно-лимонный сад, который притих под тягучим зноем и, казалось, не дышал. Она знала в нем каждый куст, каждое дерево.
Гости часто любовались роскошными мимозами, бесстыдно распахнувшими пахучую сердцевину пионами, изысканно-изнеженными лилиями и ярко-розовыми роскошными гортензиями. Но вырастила их она, Сара. Все, чего она ни касалась, начинало цвести и благоухать.
Бывает и такой дар.
В конце концов,