Дом на солнечной улице. Можган Газирад
поверх полупрозрачной тюли, чтобы шум и свет снаружи нам не мешали. Я все равно не могла уснуть. Ожесточенные выкрики и звуки выстрелов с улицы будоражили меня. Я очнулась от полудремы. На стене напротив постели была решетчатая ночная лампа. Мама́н включала ее по ночам, и мне часто был виден ее голубой свет через полуприкрытую дверь, когда я ходила в туалет. В ту ночь вся комната сияла небесно-голубыми точками, рассыпанными по стенам. Я заметила, что мама́н сидит на краю кровати. На ней была шелковая ночная рубашка на тонких бретелях, и она качалась взад-вперед. Плечи сверкали в мягком свете, когда она двигалась. Я слышала, что она тихо плачет, сжимая в руках папину остроконечную фуражку. Она касалась подбородком верхушки фуражки, что-то нашептывая под нос. Она разговаривала с баба́? Я не могла разобрать ее слов. Она вцепилась в края фуражки и поднесла ее к губам. Она скучала по баба́ так же сильно, как я? Она поцеловала фуражку и убрала ее в комод, в котором баба́ хранил форму. В тот момент я поняла, что никогда не видела, чтобы родители целовались или обнимались у нас на глазах.
На следующее утро мама́н разбудила нас с Мар-Мар и велела одеваться, чтобы поехать в дом ака-джуна. Мар-Мар вредничала и не хотела вставать, но мысль о том, чтобы вернуться к ака-джуну, выдернула меня из постели. Мама́н припарковала свой «Жук» во дворе. Она взяла собранные накануне вечером сумки и вышла, чтобы отнести их в машину.
Мы все еще были в ее спальне, когда она спешно вернулась в дом, швырнула сумки на пол и быстро захлопнула за собой дверь. Мы поспешили в гостиную узнать, что случилось. Она стояла, упершись лбом в дверь и пытаясь перевести дыхание. Лицо у нее по цвету сравнялось с белой краской, которой дверь была выкрашена. Над бровями собрались жемчужинки пота. Она закрыла замок дрожащими руками.
– Мама́н, что случилось?
Она кинула на меня быстрый взгляд и попыталась спрятать руки.
– Ничего, азизам. Иди завтракать. Я положила бутерброды с маслом на тарелку.
Она отвела нас в кухню. Усадив меня с Мар-Мар за стол, она налила нам немного молока и поспешила обратно в гостиную. Она совсем забыла, что Мар-Мар пила только шоколадное молоко. Мар-Мар начала ныть, но мама́н не обращала на нее внимания. Я никогда еще не видела ее настолько напряженной и тревожной.
– Что-то не так, Мар-Мар. – Я выпила молоко большими глотками. – Надо выяснить что.
Я слезла со стула и бросила хлеб с маслом в помойку. Сверху по бутербродам был размазан мерзкий инжировый джем. Я на цыпочках выбралась из кухни посмотреть, что делает мама́н.
– Мама́н рассердится! – крикнула мне вслед Мар-Мар.
– Шшшш! Что-то важное происходит, – сказала я.
Я пробралась в гостиную, но мамы там не было. Она разговаривала с Резой по телефону в спальне. Я принялась подслушивать через запертую дверь.
– Что ты имеешь в виду своим «я уверен»? Пуля прошила водительское сиденье! Я прямо в нем ее и обнаружила! – сказала она. – Стреляли, должно быть, с одной из соседских крыш или даже наших арендаторов… – Через несколько мгновений она сказала: –