Повелитель блох. Эрнст Гофман
выразил мнение, что принимаемое Перегринусом за мысли были вовсе не мысли, а только слова, тщетно старавшиеся стать мыслями.
Многое забавляло и веселило господина Перегринуса Тиса в обществе, а между тем и его верный спутник, мастер-блоха, немало посбавил своей прежней серьезности и выказал себя лукавым маленьким сластолюбцем, своего рода aimable rou[6]. Он не мог видеть ни одной стройной женской шейки, ни одного белого затылка, чтобы при первом удобном случае не перепрыгнуть из своего укромного уголка на соблазнительное местечко, где он умел замечательно ловко ускользать от преследования тоненьких пальчиков. Маневр этот имел двоякую цель. Во-первых, он сам находил в этом наслаждение, а затем хотел привлечь и взор Перегринуса на прелести, которые могли бы затмить образ Дертье. Впрочем, все это были, казалось, напрасные старания, ибо ни одну из дам, к которым Перегринус приближался теперь без всякой робости и с полной непринужденностью, не находил он равной по красоте и привлекательности своей маленькой принцессе. Всего же более укрепляло его любовь к малютке то обстоятельство, что ни у кого другого он не встречал такого полного согласования слов и мыслей в свою пользу, как у нее. Ему казалось, что он никогда не сможет ее забыть, и откровенно это высказывал. И это немало беспокоило мастера-блоху.
Однажды Перегринус заметил, что старая Алина чему-то лукаво посмеивается, чаще обыкновенного нюхает табак, покашливает, бормочет что-то невнятное – короче, всем своим поведением показывает, что у нее есть что-то такое на сердце, что очень бы хотелось ей разболтать. При этом на все, кстати и некстати, у нее был только один ответ: «Да! – как знать, подождем – увидим!»
– Ну, полно же, – вскричал наконец, потеряв терпение, Перегринус, – ну, полно же, Алина, скажи лучше прямо, что случилось, чем ходить вокруг да около с таинственными минами.
– Ах! – воскликнула старуха, сжимая свои костлявые кулаки. – Ах, наша-то миленькая, хорошенькая сахарная куколка, ах она ненаглядная!
– О ком ты говоришь? – досадливо перебил Перегринус старуху.
– Ай, ай, ай, – продолжала старуха, ухмыляясь, – ай, ай, ай, да о ком же мне говорить-то, господин Тис, как не о нашей милой принцессе, как не о вашей милой невесте, что там внизу у господина Сваммера.
– Несчастная, – возопил Перегринус, – несчастная, она – здесь, здесь в доме, и ты лишь теперь говоришь мне о том?
– Да где же еще, – возразила старуха, нимало не теряя своего безмятежного спокойствия, – да где же еще и быть принцессе, как не здесь, где она обрела свою мать.
– Как! – вскричал Перегринус. – Как! что говоришь ты, Алина?
– Да, – сказала старуха, высоко подняв голову, – да, Алина, это мое настоящее имя, и кто знает, что еще не замедлит открыться перед вашей свадьбой.
Не обращая ни малейшего внимания на нетерпение Перегринуса, заклинавшего ее всеми святыми говорить, продолжать свой
Плутоватый любезник