Думки. Апокалипсическая поэма. Артём Рящев
упасть. Попасть в прóпасть – пропáсть. Встать. Идти не сгибаясь тьме в пасть. За шагом шаг, не торопясь. Или лучше ахнуть, разом жахнуть? И ищи-свищи, попал как кур в ощип. Поминай как звали – знали иль не знали? Шепчу: спаси; шепчу: сохрани; – а не у кого и просить. Был ли, не был – никому не ведомо. Заведомо.
Тьма, тьма, тьма!
А потом?
Тьма, тьма, тьма!
По делам твоим – поделом тебе. Горькой мерою все отмерится. И хотел бы я, да не по силам мне, чтобы верилось, а все не верится.
А тьма – ать! А тьма хвать!
Каждому – свой час, поджидает нас. Я сгорю на раз – вот и весь рассказ.
А тьма?
Тьма сжала свои жвалы на моем запястье. Ручкой – тем, кто выжил; остальные – здрасьте!
Черта пройдена, а за чертой – темнота и ничего не видно. А где же фонарь?
Фонарь-то тут, да я его не включил – забыл, машинку на заднее колесо не навел. И что мне теперь, сердце из груди выдрать, чтоб светило оно нам вместо фонаря?! Я аж педали позабыл крутить. Обычно я не всегда такой отсталый, это только сегодня так получилось.
Ничего не видно – куда руль крутить? Женя говорил, что по разделительной полосе надо ехать – да где она, разделительная эта полоса? Я вспомнил про педали и —наугад.
Что это так трещит? – разве это с треском рвутся швы моего сердца? – вроде не то. Всполошенное эхо бьется из стороны в сторону, выписывая ломанные острые углы; как летучая мышь под мостом носится тр-тр-тр. Разве это велик – мой или Женин? Или это школьник, на котором едет за нами Фенек? Трескотня, скрипы, постанывания и прочий шум – велик из них и состоит, но ни один велик в целом свете не способен издавать таких гадких звуков. Любой звук от велика, пусть даже резиной по асфальту, пусть даже раскатистый треск звездочки, пусть даже жалостливый скрип тормоза или брюзжание чего-то там в руле – музыка для мальчишеского уха. А это что?
Я педали верчу, потому что если не вертеть, то совсем погибель; а треск все ближе, все оглушительней. Из темноты вдруг что-то выскочило, огромный неразличимый силуэт и – ко мне. И тут я узнал звук – это трещетка. Силуэт протянул ко мне растопыренную руку и попытался схватить меня. А я сразу из Гулливера обратно в самого себя обычного превратился.
Будто рука великана вынырнула откуда-то из-за облаков и шаркает по Земле в поисках моего шиворота, чтоб схватиться за него, поднять меня туда, к себе, за облака и – разве съесть? Поймал. Я ногами-руками машу, пока он меня до своих вершин возносит, я хочу закричать, а воздуху-то на такой высоте и нет, и не могу закричать, и вот он меня двумя пальчиками за шкирку и прямо перед своим носом. Я хочу его по носу, а не дотянуться; я ногой, а тоже не дотянуться. Огромная пасть, полная чернючих зубов открывается и я залетаю внутрь.
Лечу вниз по вонючему туннелю пищевода страшного великана, где сплошь пахнет протухшей капустой, весь разобранный – вот рука, а где вторая? вот нога и голова, что там еще у меня было? – а сам почему-то вижу две лоснящиеся губы, пухлые и капризные, изогнулись, собрались, чуть вытянулись,