Помещик. Том 1. Сирота. Михаил Ланцов
на угли. Прокаливаться.
А пока это «варево» готовилось, занялся изготовлением железного купороса, то есть тупо макал топор в купоросное масло. Ждал какое-то время. И, вынимая, пихал топор в горшок с водой, давая раствориться тоненькому слою железной соли серной кислоты. И повторял это нехитрое действие по кругу.
Так до вечера и провозился.
А утром наступил момент истины.
В том горшке, что прокаливался в костре, образовалась жёлтая кровяная соль, которую легко удалось отделить перекристаллизацией, то есть залив горшок водой, отфильтровав через тряпочку нерастворимый остаток и выпарив раствор. Точнее, даже не выпарив, а просто упарив, чтобы повысить её концентрацию. А потом этот раствор он вылил в тот горшок, куда «смывал» железную соль.
И тут же пошла реакция – на дно выпал белый осадок, отфильтровав который, парень с особым трепетом разложил на лоточке, сделанном из бересты. И стал ждать.
– Опять белый песок какой-то? – хохотнул Устинка, которого всё больше и больше это стало забавлять.
– Смотри-ка… – ударив ладонями себя по бёдрам, Егорка, уставился на «продукт». А тот, рассыпанный тонким слоем по лоточку бересты, довольно уверенно синел, окисляясь на воздухе.
Устинка также туда глянул, и лицо его вытянулось от изумления.
– Что же сие есть? – наконец выдал он, когда процесс окисления закончился и порошок приобрёл насыщенный ярко-синий цвет, характерный для берлинской лазури, которую Андрейка и делал[18].
– Краска.
– Краска?
– Одна из самых дорогих красок, что известна людям. Дороже только пурпур. Говорят, что камень, из которого её делают, меняют на вес золота. Порошок же, в который её истирают, и того дороже.
От этих слов оба холопа как-то попятились и начали креститься, дико таращась на Андрейку.
– Вы чего?
Но они ничего связного не говорили. Лишь таращились на него, крестились и бормотали какие-то отрывки молитв.
– Дурни! Да вы с ума попятили, что ли? – спросил Андрейка, глядя на них.
– Идишь! Лается, собака поганая[19]! Куда нашего хозяина подевал? Тварь бесовская!
– Вот вам крест, – произнёс Андрейка. – Я это я! Андрей. – после чего достал тельный крест и поцеловал его.
Они замерли, недоверчиво глядя на парня.
– Что с вами?
– Ты не ты, – уверенно произнёс Егорка. – Я Андрейку с пелёнок знаю. Почто отрока примочил бесовское отродье?
– Я крест поцеловал. Вам мало? Разве бесовское отродье на такое способно?
– И то верно, – кивнул более компромиссный Устинка.
– Но ты не ты. – упрямился Егорка.
– А кто я?
– А я почём знаю? Память, сказываешь, отшибло? Брешешь. Что надо – помнишь крепко. Вон какую волшбу учинил. А мы зубоскалили. Думали, умишком тронулся.
– Разве я вас не накормил? Разве я вас обманул? Разве креста шарахаюсь?
Тишина.
– Ну?
– Отколь сие ведаешь? – после затянувшейся паузы спросил Егорка.
– А
Приведён развёрнутый рецепт берлинской лазури из XVIII века. Насколько он достоверный, автор судить не может, однако эту краску делали с тех времён много, на коленке и из подручных материалов.
Поганый в старинном значении обозначал не то, что в наши дни. В былые времена этим словом именовали язычников. Происходит такое именование из ранней латинской традиции от слова pagus, то есть «село», «провинция», ибо христианство долгое время по всей Европе (и Руси тоже) было городской религией. Село же ОЧЕНЬ долго оставалось языческим, отголоски чего имелись даже в XIX веке (а местами и сейчас).