Ее словами. Женская автобиография. 1845–1969. Лорна Мартенс
мало. Я представляю себе границы между художественной и научной литературой, и между ними мне видится очень широкая серая зона; художественная литература – это узкое пространство с одной стороны, документальная литература – с другой, а между ними располагается эта обширная нейтральная полоса, в пространстве которой и происходит реальная жизнь, а также находят место фантазии, мечты и видения14.
Другая проблема заключается в том, что хотя некоторые авторы, пишущие о себе, преследуют автобиографический идеал истины, не все из них готовы рассказать все без утайки. Благоразумие и бережное отношение к интересам окружающих заставляют автобиографов опускать факты. Наконец, если одни произведения легко поддаются классификации – «автобиография», «беллетристика», – с другими это сделать не так просто. И даже если мы знаем, к какому жанру относится произведение, впечатление это может быть обманчивым. Как показали Сидони Смит и Джулия Уотсон15, и в чем убедимся мы сами, у авторов есть много причин называть свои автобиографии беллетристикой, или, напротив, смешивать реальные события с вымышленными и называть это автобиографией*.
В этом исследовании я провожу линию границы по жанру романа. Как утверждают критики, одно из принципиальных отличий автобиографии от романа16 лежит за рамками простого соотношения правды и вымысла. Например, сюжет: для романа он абсолютно необходим, но свойственные романам правила его построения могут противоречить претензиям автобиографии на правду. Автобиографический роман, как большой поджанр романа, выходит за пределы моего исследования. Но грань часто бывает трудно провести, и к «обширной нейтральной полосе» я отношу довольно много работ. Ограничить исследование только произведениями, носящими сугубо фактологический характер, значило бы обеднить его и исказить реальность женских автобиографических произведений о детстве, истощить богатство их разнообразия. Многие из лучших и наиболее показательных работ содержат немало вымысла. Беллетризация может быть «проблемой», препятствием для ищущих правдивые истории, но на самом деле это один из самых интересных теоретических вопросов, с которым сталкиваются исследователи автобиографий детства. Я буду уделять пристальное внимание претензиям и практике авторов в этом отношении.
Жанр детской автобиографии послужил источником вдохновения для нескольких предшествующих публикаций: «Kindheitsmuster»: Kindheit als Thema autobiographischer Dichtung Вернера Бреттшнайдера, где рассматривается тема детства в немецкой автобиографической литературе; фундаментальная работа Ричарда Н. Коу When the Grass Was Taller: Autobiography and the Experience of Childhood; труды конференции 1987 года в Нантере под руководством Филиппа Лежена Le récit d’enfance en question; Die Autobiographie der Kindheit in der französischen Literatur Романа Рейзингера; The Child’s View of the Third Reich in German Literature Дебби Пинфольд; Begin Here: Reading Asian North American Autobiographies of Childhood Росио Г. Дэвиса; Selbstfragmente: Autobiographien der Kindheit Катрин Ланге, исследующей жанр в Германии; а также Contesting Childhood Кейт Дуглас – исследование
Conversations with Maxine Hong Kingston / Ed. P. Skenazy, T. Martin. Jacksoni, 1998. P. 216.
Смит и Уотсон приводят примеры постколониальных произведений, в которых автобиография маркирована как художественный текст, таким образом, она становится «свидетельством», рассказывает истории, которые угнетенные люди не могут высказать напрямую.