Добрая фея короля Карла. Владимир Москалев
уже дошли мы, и ведь живой еще был Арно, слышала я, как стонет. И торопила, подгоняла мысленно и словами молча шагавшего рядом, с печальной ношей, отца: «Скорее! Ради всего святого, скорее! Уже немного осталось! Еще чуть пройти… Вот уже поляна, крыша, виден сад, огород… Ну еще, еще же! Только не умирай, сынок! Не дай смерти взять верх! А уж я мигом отгоню ее: зашепчу, заговорю, зацелую, слезами залью рану твою, и будешь живой и здоровый. Сыном станешь моим. Только не умирай! Ради бога, не умирай!!!»
А отец уже спотыкался, едва не падал, но шел, сжав зубы, с мольбой глядя на дом… И закричала я тогда:
«Господи, если Ты есть, услышь меня, не дай осиротеть отцу! Не отнимай у него дитя! Молю Тебя, Господи! Услышь! Помоги! Отгони смерть!..»
И Карон посылал мольбы – видела я: губы шевелятся, а глаза, все в слезах, устремлены в небо.
Наконец дошли. Вот он, дом! И кинулась я уже дверь открывать, бормоча благодарственную молитву… да так и застыла на пороге, обернувшись, даже крикнуть не смогла, кулаком рот заткнула… Не шел больше отец, стоял на коленях шагах в десяти от крыльца и, обняв сына за плечи и приподняв, смотрел в безжизненные уже глаза его. А изо рта у Арно ручьем хлестала кровь. Бросилась я к ним, пала у тела и успела увидеть только, как бьется оно в руках у отца, а глаза уже закатываются. Недолго билось, замерло вскоре, а голова бессильно откинулась назад, посинели ногти, а в лице – ни кровинки. И поняла я, что не успели мы… не услышал Бог мольбы мои и отца… или не захотел. Как же теперь молиться? Зачем, если в душе после всего, что случилось, одно – презрение к Нему! Ненависть!.. Так и сидела я с думами своими невеселыми. А отец все стоял на коленях и беззвучно плакал, прижимая к себе своего ребенка, уже начавшего холодеть, застывать…
И предали мы тело мальчика сырой земле-матушке, похоронили его здесь же, в лесу, вручили тело и душу не Богу – жестокому и бесчувственному, – а брату моему по духу, по крови. И он принял его в свои объятия. Да вон могилка, дочка. – Старуха повернулась, указала рукой в сторону родника. – Как шли по тропинке до ключа, не видела справа холмик с крестом?
Эльза сорвалась с места. Добежав, застыла, точно стена перед ней выросла, постояла и рухнула на колени, не отрывая взгляда от креста в изножье, а затем переведя взор туда, где голова. Чисто вокруг и тихо; старая береза космы склонила рядом, точно кланялась, а на могиле лиловые фиалки раскинули на стороны свои лепестки да голубые незабудки шепчутся о чем-то своем.
Урсула подошла, села на кочку, ни слова не говоря. Эльза повернулась к ней: лицо заплаканное, а в глазах удивление. Взглядом и рукой указала на другой холмик, рядом.
– А это?.. – Она вскинула руки к груди. – Господи… Да неужели же?..
– Ты права. Его отец.
И, держа на себе вопросительный взгляд, Резаная Шея закончила свою печальную повесть:
– Он остался у меня… с сыном. В Париже, сама понимаешь, его ждала плаха, а еще хуже – виселица. Но он все-таки пошел туда, спрятав лицо под маской. Месяц уже минул, как жили мы вдвоем, или больше того… Одежду