Черный пепел на снегу. Яна Спасибко
давно прогорел и тихо остывал, отдавая последние крупицы тепла. В свете колышущегося пламени, казалось, что шкура, под которой лежали дети, мерно вздымается в такт их дыханию.
Она всегда могла различить на первый взгляд одинаковых мальчишек, знала, кто из них старше, помнила каждую родинку, каждый шрамик.
Больше всего женщине хотелось прижать своих детей к груди, обогреть их, но она боялась. Боялась почувствовать под пальцами холодное окоченение, восковую кожу. Боялась до конца поверить в то, что её мальчиков больше нет.
Она всматривалась в их лица, в надежде, что всё это – дурной сон, что сейчас они пошевелятся, почешутся, пробормочут что-то сквозь сон.
Женщина потеряла счёт времени, исступленно вглядываясь в лица сыновей, и почему-то совсем не испугалась, когда один из них открыл глаза.
Горячий ком радости и надежды начал подниматься у неё в груди, а мальчик неуклюже встал, сначала на четвереньки, а затем и на две ноги. Волчья шкура сползла, но он словно не чувствовал холода. Он посмотрел мутным взглядом в глаза матери.
– Мама… – раздался шёпот из посиневших губ, и он обнял разрыдавшуюся в голос мать.
Она чувствовала холод, идущий от его тела, неловкость движений окоченевших мышц.
Но, разве это было важно…
С утра всё поселение гудело от новостей.
Доктрус ходил важный, как индюк, свысока посматривая на Къелла, который мрачнел с каждым часом. Теперь, когда этот коновал обрел авторитет среди местных, он задрал нос и объяснял всем желающим, что да, иногда бывает так, что Господь возвращает тех, кому рано умирать, особенно, если они не запятнаны богопротивной ведьминой меткой. А посему, её нужно срочно смыть. Или выжечь, если не смывается.
Детей Къелл тоже осмотрел и очень ему не понравилось увиденное.
Холодные, с мутными бельмами глаз и ничего не выражающими лицами. На их маленьких телах уже начали намечаться трупные пятна. Но это совершенно не мешало мальчикам двигаться. Правда, и это получалось у них не очень хорошо – словно дети ещё не разобрались со своими конечностями. Спотыкались о собственные ноги, а руки будто не могли договориться между собой и мешали друг другу.
Говорить они тоже почти не могли, только шипели что-то нечленораздельное, в чём скорее угадывались знакомые слова.
– Это вполне нормально, – убеждал доктрус Снорре с супругой. – После кровопускания многие холодеют. А ваши мальчики ещё столько пролежали без движения. Напоите их горячим красным вином, и вскоре всё пройдет.
Женщина восторженно кивала, только что в ноги лекарю не кидалась, и даже не задумывалась, где в этом суровом краю она найдёт красное вино. А Снорре всё сильнее хмурился. Ему тоже не нравились перемены в когда-то непоседливых мальчишках, рыжими вихрями носившихся по деревне.
Лекарь ходил из дома в дом, осматривал детей, неодобрительно цокая языком при виде татуировок, нанесённых над сердцем.
– Сие есть знак тьмы, – многозначительно сообщал он. – Вы же не хотите, чтобы в душе вашего чада