Кабул – Кавказ. Виталий Волков
на глаза вывесил, как какой-нибудь М-мережковский.
Балашов отпил пива и добавил мрачно:
– Не пока, а уже.
– Что уже?
– Не поэт уже.
– А-а… Ну тогда с-слушай внимательно, уже-не-п-п-оэт. Сейчас еще полчасика кислородной ванны, и двигаем в Д-домж-жур. Там я тебе с-сюрприз приготовил.
Кречинский гаденько хихикнул, извлек из кармана плаща еще одну бутылочку «Хайнекена» и ловким коротким ударом сбил об ограду зелененькую крышечку. Быстрая, неестественно белая и густая пена выскочила из горлышка и вспрыгнула ему на рукав.
– А, бес ее в п-печень, вз-зболталась, мышь белая! – Кречинский смахнул пену с руки. – Ты только там, Б-балашов, не бычься. А то д-дам моих распугаешь.
Балашов и не собирался бычиться. Домжур и дамы – это было как раз то, что ему сейчас прописал бы доктор Боткин…
В Домжуре Кречинского ждали. За столиком сидели две девушки. Обе заслуживали внимания и вместе, и по отдельности, но дело было не в этом, а в том, что большего контраста между подругами трудно было придумать. Одна походила на прибалтийку или немку. Рослая, в теле, блондинка с огромными светлыми глазами, что бывают у немецких красавиц. Только дно под этими озерами виделось не каменистое, а помягче – песчаное, теплое. Другое дело ее соседка. Крохотная, будто Дюймовочка. Острый лукавый взгляд.
– М-машенька, м-малыш, привет! – крикнув еще издали, от самой двери, Боба поспешил к столику и чмокнул подставившую щечку шуструю брюнетку. – Умница. В-выглядишь – во! Тебе никакой отпуск не нужен. Ну, з-знакомь, з-знакомь.
Машенька, однако, не спешила представлять подругу и откровенно рассматривала Игоря, появившегося за Бобиной спиной.
– Ах, да! Это наш б-будущий классик – Балашов. Гордая личность. К-каменный век. Ну, я тебе г-говорил.
– Здрасьте, – буркнула личность. Причисление к ископаемым польстило Балашову.
– Фактура подходящая, – что-то свое отметила Маша. – А это Ута, будущая звезда немецкой журналистики.
Сперва Балашов был доволен, что находится при Кречинском и может спокойно отмалчиваться, но потом Боба стал тяготить его. Родилось чувство, что встреча эта случилась для Балашова неспроста, и Кречинский, сделав, как орудие судьбы, свое дело, теперь вполне мог отойти в сторонку. Вспомнился таксист, умчавший его в «Чечению» от Гали и исчезнувший, растворившийся в крепком чае Москвы безвозвратным рафинадом. Разговор шел о Чечне, но это был тот самый тип разговоров, которые ведутся в Москве и когда о Чечне и о чем угодно ином всерьез не говорят, а серьезно, на самом деле, только о себе. О мужчине, о женщине…
– Мне могут дать оператора, – правильно, но с сильным акцентом выговаривала Ута, – только в Чечню не дадут. До Ингушетии дадут.
– Что же так? Что за фильм о Ч-чечне без Чечни? Несерьез-зные у вас л-люди.
– Кречинский, – вмешалась Машенька, – хочешь в Грозный съездить – пожалуйста. Поезжай, наберись опыта, потом расскажешь. Ты мужик-то у