Крещение. Иван Иванович Акулов

      – У нас тут все говорят, что немцы должны сюда прийти.

      – Пришли уж.

      – Может, тебе остаться? – зашептала она, щекоча его ухо своими губами. – Я бы тебе дала мужнину одежонку, и сойдешь за хозяина. А так сгинешь без вести-повести. Что вы двое-то? Полчеловека да калека. Турнут же его потом, откопаем твою форму – и снова пойдешь.

      – Это уже дезертирство, Лиза.

      – Батюшки, слово-то какое! Будто обдирают тебя.

      Она гладила его лицо и говорила тем же ласковым голосом, что и Федотику:

      – Ну и спи давай. Спи уж теперь.

      Он наговорил ей много нежных слов и, растроганный, вдруг признался в том, что смутно назревало в нем:

      – В армию, Лиза, пошел, распрощался не только с домом, а с жизнью. Конец всему. Бьют пожилых, опытных, грамотных, а нас, как курят слепых, даже считать не станут. Учились потом, ехали на фронт, а у меня, кроме страху, ничего за душой не было. Убьют, и только. А вот в бою побыл, из-под верной смерти ушли мы, и понимаю теперь, не такой уж слепой я. И не кончена жизнь. Даже смешно немножко, что захоронил сам себя раньше времени.

      Перед утром он снова забылся, а Лиза лежала, широко открытыми глазами глядела в темноту и верила, что Николай останется с нею на смутную пору.

      Клепиков поднялся затемно злой и раздраженный, потому что плохо спал: донимала боль в руке, мучила неизвестность грядущего дня, мешало неумолчное перешептывание хозяйки с солдатом.

      – Лешаки вы окаянные! – ругался он, спешно собираясь. – Всю ночь спать не дали. Напали друг на дружку, возня, да шушуканье, да чмоканье. Тьфу, язвите!

      – Мы, может, поженились! – с вызовом сказала хозяйка.

      – Немец вот придет, обвенчает. Будьте здоровы. Мне недосуг.

      – Ты что, дядя, уходишь? А я? – всполошился Охватов, залезая в шинель.

      – Ты останешься, по-моему, при хозяйстве.

      – Вот мое хозяйство, – весело сказал Охватов, натягивая на плечи вещевой мешок, в котором гремели магазины-рожки, набитые патронами, и ручные гранаты, круглые и ловкие, как крупный, обкатанный галечник.

      На дворе было светло, когда вышли из избы. Маленькая улочка хутора выводила в широкое поле, и со стороны поля тянуло острым низовым ветром, густо сдобренным холодным дымом и близким снегом. В кустах татарской жимолости, росшей вдоль огорожи, звонко и радостно тенькали синицы, а низкое белесое небо было совсем зимним. Вокруг стояла тишина.