Зона бабочки. Алексей Корепанов
есшумно, – зато с первоначальным библейским мраком все было точно: тьма кромешная не только заполоняла все вокруг, но и вверху, над головой, оказалась непроницаемой. Ни луны, ни звезд – поскольку сотворил Господь эти светильники небесные только на четвертый, кажется, день.
Впрочем, сравнение с Первой книгой Моисеевой в данном случае все же хромало: совсем недавно звезд в небе было сколько угодно, и луна присутствовала, и эта умилительная картина отлично просматривалась из кабины вертолета.
Кстати, о вертолете… Гридин прислушался, но не уловил ничего похожего на удаляющийся рокот. Высадив его, пилот вместе с машиной исчез, будто растворился в этом всепоглощающем мраке.
«Прошляпил, Герман, – упрекнул себя Гридин. – Прозевал. Мог и по голове получить на прощание. Например, пустым пластиковым стаканчиком. От пилота, для проверки реакции…»
Это он, конечно, преувеличивал. Пилот, действительно, мог бы позволить себе такую шалость – на удачу. Только он, Герман Гридин, успел бы уклониться в ста случаях из сотни.
Как бы там ни было, но вертолет, высадив пассажира, улетел, и теперь стоило подумать о том, что делать дальше. Хотя – что можно делать в такой темнотище, не имея при себе никаких источников освещения? Нет, разумеется, отправиться в путь прямо сейчас – не проблема, но сколько будет потрачено лишней энергии… Лучше все-таки дождаться рассвета. А рассвет здесь обязательно должен наступить – в противном случае, ему, Герману Гридину, не забыли бы дать фонарь. Хотя бы подствольный.
Левой рукой он ощущал сквозь тонкую ткань куртки висящую под мышкой кобуру с пистолетом. Это был единственный его груз. Ну, и запасной магазин на семнадцать патронов во внутреннем кармане. Скорпион обещал пособить с дополнительным боекомплектом, коль понадобится, и Гридин ничуть не сомневался в том, что Скорпион выполнит обещание. Десять лет совместной работы – срок солидный, и не припоминалось случая, чтобы Скорпион не сделал того, что мог. Если мог.
Сволочное этакое словечко: «если»…
На сверхготовность Гридин пока себя не настроил – после высадки прошло всего ничего, и пункт назначения был, как ему говорили, совсем не близко. Поэтому донесшийся из глубин супрематического «Черного квадрата» голос оказался для него неожиданностью.
– Кто ты? – спросили из темноты.
Голос был то ли мужским, то ли женским, и не очень внятным.
– А ты? – не нашел Гридин ничего лучшего, чем ответить вопросом на вопрос.
– Ты чужой…
Эти два слова еще не успели стихнуть, а Гридин уже падал, заученным на всю жизнь движением выхватывая пистолет. «Молнию» на куртке он, как всегда, приступая к заданию, застегнул только до груди, и кобуру держал открытой.
Выстрелы прозвучали на удивление приглушенно, словно темнота была забита ватой, – один, и сразу за ним второй. Двух вполне должно было хватить – уж в чем-чем, а в собственной меткости Герман не сомневался. Промахов ни на тренировках, ни на заданиях у него не случалось.
Он лежал на животе, не выпуская из руки свой безотказный «глок», мимоходом отметив, что под ним не трава, не песок и не камни, а что-то подобное гладкому, не слишком податливому поролону или резине. Лежал и выжидал, не донесутся ли из темноты стоны или ругань. Стрелял он заведомо по ногам, не ставя целью убивать до смерти – хоть и совсем ничтожной была вероятность того, что там, в черноте, находится именно тот, кого совершенно нежелательно валить наповал. Но кто знает, как в действительности могло обстоять дело – рисковать не стоило.
Правда, сирена молчала, но мало ли что… Может, и не собирались убивать, просто повязали бы по рукам и ногам. Но он-то прибыл сюда вовсе не для того, чтобы его вязали. Можно было называть это чутьем, а можно – опытом, и такое чутье-опыт подсказывало Гридину, что он поступил правильно. Даже если абсолютно уверен в себе, не следует пускаться в разговоры с тем, кого не видишь. Это чревато трагическими последствиями. Просто не успеешь среагировать.
Примеры были.
«В полдневный жар в долине Дагестана с свинцом в груди лежал недвижим я…».
Это Лермонтов про Саню Столярова. Не в Дагестане, правда, было дело, а гораздо восточнее… и южнее… – но какая разница? «С свинцом в груди» – вот что главное. И ящерицы, ящерицы вокруг, тьма-тьмущая ящериц… А Вагиз, Канатоходец, – так его прозвали еще чуть ли не в века Трояновы. Не в полдневный жар, а на рассвете, и, опять же, не в Дагестане, а в другом месте…
У каждого из погибших сотрудников группы «Омега» был свой Дагестан.
Привычно вспомнилось: «Я есмь Алфа и Омега, начало и конец»[1] – и комментарий не боявшегося ничего Скорпиона. «Возможно, Господь и вправду альфа, – усмехался Скорпион, – но с омегой он пролетает, парни. Омега – это мы, и мы – круче!». Ну прямо типичный инструктор в стандартном америкосском кинодерьме. Хотя говорил Скорпион искренне. И имел на то основания.
«Омега» – последняя буква. Последний шанс, когда другие возможности уже исчерпаны.
У Гридина неожиданно заныло где-то между лопаток, но почти тут
Откровение Иоанна Богослова. (Здесь и далее – примечания автора.)