След ласки. Евгения Корешкова
кучками. Четверо в середине, такие все из себя навороченные, крутые и деловые. Одежда – сплошь дорогое новье. Разгрузки, перчатки как у киношных диверсантов, напульсники. Рюкзаки большие, даже издали видно, что тяжеленные, новейшие. Небрежно зажатые в пальцах сигареты с фильтром. Рэмбо тихо вздохнул бы в сторонке. Рейнджеры, чтоб их. Пятеро, что поближе, более взрослые, хоть и не все. Снаряженные и одетые грамотно, но не так крикливо. По серьезному. Кто сидит, кто лежит. О чем-то тихо переговариваются. А те, кто дальше, лежат все. Видны только ноги. Сапоги, берцы. У кого как.
Ольга еще раз тихонечко посмотрела в сторону контрактников. Возможно, с ними ей общаться. Который из них старший? Да провались все! Не хочу! Никаких контактов сейчас не хочу! Опять все по новой! – В душе метался полный раздрай, почти паника. – Только бы не расплакаться! – нет! Нельзя. Здесь – нельзя!
Она вздохнула, обхватила колени руками, ткнулась в них лбом и надолго замерла.
Вынырнула из омута беспокойных дум, от того, что сосед осторожно коснулся кончиками пальцев ее плеча.
– Извини. Тебе плохо?
– Отвали, а? Без тебя тошно.
– Извини. – Согласился он. Но не замолчал, как бы по логике предполагалось, а тихонько, почти шепотом, начал рассказывать:
– Мы сейчас в Моздоке. Историческое место, надо сказать. Жаль, не удастся город посмотреть. Когда-то именно здесь начиналась Военно-Грузинская дорога. Здесь бывал Пушкин, отсюда родом по матери Суворов. Даже Емельян Пугачев отметился. Лермонтов здесь останавливался проездом…
Голос парнишки был спокойным. То ли для нее говорил, то ли для самого себя, поневоле заставляя прислушиваться. Рассказывал он довольно долго. И занимательно, надо сказать, рассказывал. Потом замолчал. Шумно, коротко выдохнул. И вдруг начал читать незнакомые стихи. Также полушепотом. Как-то странно читать, не строчками, а сразу предложениями.
«Теперь настал урочный час, и тайну я тебе открою.
Мои советы – божий глас; Клянись им следовать душою.
Узнай: ты чудом сохранен от рук убийц окровавленных, Чтоб неба оправдать закон и отомстить за побежденных;
И не тебе принадлежат твои часы, твои мгновенья; Ты на земле орудье мщенья, Палач, – а жертва Акбулат!
Отец твой, мать твоя и брат, От рук злодея погибая, Молили небо об одном: Чтоб хоть одна рука родная за них разведалась с врагом!
Старайся быть суров и мрачен, забудь о жалости пустой; На грозный подвиг ты назначен Законом, клятвой и судьбой…» – и дальше, дальше… вышибая девушку из состояния паники, заставляя прислушиваться, и невольно напрягаться в тех местах, где чтец чуть сбивался, видимо припоминая слова.
Когда он закончил читать незнакомую доселе поэму, Ольга вдруг поняла, что успокоилась. И уже не истерит. Хотя головы не подняла, продолжая молча сидеть все в той же позе.
– Это Лермонтов, – пояснил парнишка. Черкесская повесть. Каллы. Где-то в этих местах написана.
Ольга