Иссык-Кульский эпизод. Анатолий Кравченко
дорогу к перевалу, набравшее силу послеполуденное солнце, сиявшее в небе как новенький царский червонец, сделало свое дело: снежный наст на фирне насытился влагой, чуть просел, стал еще более рыхлым и непрочным. Чтобы не испытывать судьбу, мы пошли поперек склона, стараясь держаться между едва приметными ложбинами осевшей снежной корки, закрывавшей ледяные пропасти. На границе скал, обрамлявших снежно-ледяную котловину фирна, в нижней его части мы и приметили трещину, к которой я сейчас направлялся.
От края ледникового тела, окаймленного скалами, трещина рассекала ледник почти до его середины. Между крутым склоном скалы и льдом пролегал засыпанный несколько лет назад снежным обвалом рантклюфт – неглубокая выемка между скалами и ледником, забытое гляциологическое название которой напомнил мне Никитич. Рантклюфт образовывался при таянии из-за разной теплоемкости камня и льда. Талая вода, стекавшая по уклону рантклюфта, промыла себе путь под слоем обрушившего со скал снега, образовав между скалой и краем ледника тоннель, поделенный теперь расширившейся двухметровой трещиной на два ледяных грота – верхний и нижний.
Вчера вечером, ворочаясь в спальнике, прокручивая в голове варианты, пытаясь оценить все возможные обстоятельства, в которых мог сегодня оказаться, я предполагал и самое худшее. Мне припомнилась и эта трещина. На худой случай и ее я взял на вооружение, отдавая себе отчет в ненадежности этого «небезвредного для здоровья» варианта. Но, как говорится, за неимением гербовой… Эта отчаянная возможность оставалась сейчас единственной. Пересекать фирновое поле, идти в сторону ледникового перевала, учитывая вчерашнюю неудачу и сегодняшний цейтнот, было самоубийственно. Да и знание о многочисленных смертях, случившихся в свое время на этом леднике, навязчиво давило сейчас на психику.
Запутывая следы, я приложился запачканной кровью рукой к краю трещины, оттер ладонь ледяной крошкой, как мог обвязал ее носовым платком и, отойдя вдоль трещины метра три, остановился как раз над нижним гротом. Не концентрируясь на саднящей, пульсирующей в локте боли, достал припасенный втихую от Никитича и Балаянца штопорный альпинистский крюк с загодя привязанной к нему метровой узловатой веревкой и лег на живот. Аккуратно, стараясь теперь уже не оставлять кровяных следов, я опустил руки в трещину и, подбив камнем, ввинтил крюк в срез рыхловатого льда, в который за прошедшие годы, кристаллизуясь, превратился снежный обвал, засыпавший рантклюфт. Крюк плотно, до упора вошел в ледяное тело на полметра ниже его поверхности.
«Ну, миленький… Только бы выдержал!»
Уперевшись подраненной рукой в край ледяного разлома, покривившись от боли, я зажал другой рукой у самого крюка узел и, аккуратно спустив ноги, завис на веревке чуть ниже края трещины. Кратковременно переместив тяжесть тела на подраненную руку, я перехватил веревку у следующего узла, чуть спустился, и, подтянув ноги, с трудом заполз в нижний грот.