Погреб. Игорь Олен
(девы с радостью), собрались к нему, вставшему в центре, и Дима щёлкал всех, щурясь в солнце. Главным на снимках был – красавéц меж уродцев – Макс. Даже стриженый здоровяк, хоть вровень с ним, представал человеко-бревном.
– Муйня! – Паренёк с хорьковидным лицом смял снимок. – Хрень, не умеешь.
– Ладно… Скосить бы! – вёл Макс. Не поняли. Он, купаясь в симпатиях одуревших от зноя пьяненьких дев, добавил: – Нам бы косца ещё. Есть, кто выкосит к речке в Ведьмином Куте?
– Кто-кто… Пихту дед… – вставила дева в джинсах, коя и в первый раз, Дима помнил, не соглашалась, чтоб их в послали в Кут.
– Как так?
Взор её дрогнул. – Ну, не пойдёт никто, – повторила. – Я ведь сказала.
Видно, что добрая, хоть с печатью положенных здесь веселий: пьянством да сексом и пошлой музыкой. Изо всех, Дима чувствовал, лишь она, дева в джинсах с неприбранной на лбу прядью, к ним расположена. Из-за Макса. Он ей понравился.
– Место тёмное… – дева молвила, опустив глаза и беря сигарету. – Зря вы там…
– Косу даст кто? Сам скошу. – Макс изрёк и представил, как звучит лихо: он, москвич, косит. – Даст кто? Не даст?
– Чёб косу порвать? – Паренёк хорьковатого вида сплюнул. – Разве за тыщу.
– Много! – скалился Макс-дурак. – Я в аренду беру ведь; в лизинг.
– Фря тебе лизинг. А косу – тыща.
Местные ржали.
Макс посмеялся – и согласился.
Мальчик помчал за обшарпанный клуб, к избе. Перебалтывались в ожидании, так как тысяча – это водка. Даже пять водок и десять пива, то есть возможность продлить тусню.
Дима понял: Макс глупит страшно, ибо готовность за час косьбы выдать тысячу говорит: у них денег немерено. Это вызов. Сельские могут их грабануть (сами либо наводкой). Влезут к ним ночью, кончат всех да сбегут. Трупы будут лежать. Годами. В Ведьмин Кут ведь не ходят; дева сказала: место дурное… Макс разжёг зависть соло с мячом и джипом за два лимона; жар подогрела вылезшая – купаться-де – в стрингах Лена. Тысяча за наём косы понт венчает: типа, мажорчики из Москвы с проституткой, что заголяется при чужих; знать, хочет…
Макс балагурил, чтобы блеснуть, не видя, как парни хмыкают.
Мальчик прибыл с кривой, ржавой, порванной в пятке узкой косой на кривом, почернелом косье.
– Отточится. Клёво косит! – щерились местные. – Коса злая!
Макс расплатился, но хорьколицый деньги вернул. – Кент, ехай, и мне шесть водок, да ещё пива. Сдачу себе возьми.
Все заржали, – все, кроме Димы. Макс согласился, так и не вникнув, что уронил лицо.
Тронулись вниз к мосту, дальше – вверх к шлакоблокам.
Зной достиг пика. Пыль вилась страшная, всё в пыли. Ни души. Куры – в ямках, клюв нараспашку, а крыло веером. Пахло битумом. Псы не лаяли, провожая джип. Воздух зыбился. В деревянном ларьке близ железной колонки, полки за пыльным стеклом жёг луч. Выбрел в белом халате некто, возраст за семьдесят. Он их выслушал и пришёл вскоре с пивом и прочим в коробе