Свет гаснет. Найо Марш
бы присутствовала при этом, – сказал Перегрин.
Он подошел к окну и посмотрел на Темзу и пунктуально появившийся к вечеру транспорт. Машины скапливались на южном берегу и медленным потоком переезжали через мост на северный берег. Над рекой сверкало освещенное солнцем здание театра – небольшое, но заметное своей белизной, а из-за скопления небольших приземистых домов у реки оно казалось высоким и даже величественным.
– Можно догадаться, кого из них тревожат эти истории про плохие приметы, – сказал он. – Они говорят «Глава клана», «пьеса о шотландцах» и «леди». Это заразно. Леди Макдуф – глупенькая Нина Гэйторн – погрязла в этом по самую макушку. И она постоянно говорит об этом. Прекращает в моем присутствии, но я знаю, что она этим занимается, и они ее слушают.
– Пусть это тебя не тревожит, милый. Это ведь не влияет на их работу? – спросила Эмили.
– Нет.
– Ну что ж.
– Знаю. Знаю.
Эмили подошла к нему, и они оба посмотрели на другой берег Темзы, где ярко сверкало здание «Дельфина». Она взяла его под руку.
– Я знаю, говорить легко, – сказала она, – но ты все же постарайся. Не думай об этом все время. Это на тебя не похоже. Скажи, какой Макбет получается из великого шотландца?
– Прекрасный. Прекрасный.
– Это ведь самая значительная его роль? – спросила Эмили.
– Да. Из него получился хороший Бенедикт, но это единственная роль в пьесе Шекспира, которую он играл за пределами Шотландии. Он пробовал взяться за роль Отелло, когда играл в репертуарном театре. Потрясающе сыграл Анатома в пьесе Бриди[5], когда его пригласили участвовать в возобновленной постановке театра «Хеймаркерт». С этого началась его карьера в Вест-Энде. Сейчас он, конечно, поднялся очень высоко и стал одним из театральных рыцарей.
– А как его любовная жизнь?
– Честно говоря, не знаю. Он сейчас бурно заигрывает с леди Макбет, но Мэгги Мэннеринг относится к его ухаживаниям с большим скепсисом, будь уверена.
– Милая Мэгги!
– Это ты милая, – сказал он. – Благодаря тебе мне стало гораздо легче. Может, мне взяться за Нину и велеть ей прекратить? Или и дальше притворяться, что я ничего не замечаю?
– А что ты ей скажешь? «Да, кстати, Нина, дорогая, не могла бы ты перестать говорить о плохих приметах и до смерти пугать труппу? Так, к слову».
Перегрин рассмеялся и слегка шлепнул ее.
– Знаешь что, – сказал он, – ты так чертовски остроумна, что можешь и сама это сделать. Я приглашу ее к нам выпить, выберешь момент и задашь ей трепку.
– Ты серьезно?
– Нет. Да, наверное, серьезно. Может, это сработает.
– Не думаю. Она никогда не бывала здесь раньше. Она догадается.
– А это так важно? Ну, не знаю. Оставим все как есть еще на какое-то время? Думаю, да.
– И я так думаю, – сказала Эмили. – Если повезет, им все это надоест, и суеверия умрут естественной смертью.
– Может, так и будет, – согласился он, надеясь, что его голос звучит убедительно. – Эта мысль успокаивает. Что ж, мне надо возвращаться
Речь о пьесе 1931 г. «Анатом» известного шотландского драматурга Джеймса Бриди (наст. имя Осборн Генри Мэйвор, 1888–1951), в которой описаны резонансные убийства в Уэст-Порте 1827–1828 гг.