Триединая. Путеводитель по женской душе. Светлана Лаврентьева
нужны – и слушаться, и попусту не ныть, и руки мыть, и не ломать игрушки.
Свобода, высота – да будет так: спина окаменевшего кита, великая не Ладога, но лодка, и мы лежим в ней, маленькие, – ловко устроенная кем-то красота. Баюкать нас, доверчивых детей, Господь поставил главной из затей на эти дни подкупольного солнца, смеемся мы, и с нами он смеется, дарует жизнь всему и счастлив тем. Мы избраны и ловим вечный ритм, какие травы, только посмотри: кипрей и клевер, северное море. Мы ни о чем с создателем не спорим, он души нам латает изнутри. Отныне жизнь – не драма, не борьба. Летают чайки, на скале рыбак за жабры держит древнюю добычу, и ветер здесь, и лес, и гомон птичий, и волны бьют в гранитный барабан.
Спина кита – так ладно и тепло в волшебных шхерах заповедный склон оставлен нам – великое наследство.
На этот раз мы живы без последствий:
небесное
защитное
стекло.
Мостки уплывают в озеро, в кувшинки и гул стрекоз, по звездной дороге возят нам небесное молоко, туман над долиной стелется – Велламо достала сеть, а мы образуем стеллиум в вечерней святой росе. Планета моя – огромная, планета твоя – сильней, нам выданы гром и молния, лабазника белый снег, ракита и дуб качают нас, скрывают в своей тени, извечное неслучайное ночным серебром звенит. Мы помним, как жить прозрачными, бесплотными, налегке, мы кем-то сюда назначены и скоро узнаем кем, мы молимся тихой музыкой и рифмой, и танцем рук, сердечные наши мускулы скрывают свою игру. На том берегу ни хижины, ни лодки, ни огонька, за нами следили хищники, но мы впереди пока, вода расступилась теплая, ладонь приняла в ладонь – и брызги сверкнули стеклами, и мир уместился в дом.
Нагретые доски лавочки янтарные, будто мед.
К тебе прилетают ласточки.
А сердце твое – поет.
Я буду голосом твоим,
голосом,
голосом,
говорить тебе, тобою недоговаривать,
твоим вдохом в знойном июльском мареве,
испариной,
каплей пота у кромки волоса,
вниз, в ложбинку груди скатываться,
прогибаться, скрываться, складываться,
рисовать на загаре полосы.
Буду голосом твоим,
голосом,
голосом,
перешептывать, переписывать, пересказывать,
твои мысли на звук нанизывать, перевязывать,
переманивать их к себе,
приучать к рукам…
Ты придешь за ними следом. Наверняка.
Отебе, пожалуй, не стоит писать ни строчки, потому как в словах обоим ужасно тесно. Поскорее бы время сдвинулось с мертвой точки. Что за точкой – мне доподлинно не известно.
Я порой предполагаю в порядке бреда, что за точкой начинается шум прибоя. Я же чувствую, я чую, иду по следу, небо в море отражается голубое. Ты сидишь у края мира, у кромки моря, прикурив, глядишь на воду завороженно. «Между прочим, – говоришь ты, и я не спорю, – ведь к чужим мужьям не приходят чужие жены. Если ты стоишь сейчас за спиной и слышишь, если я сижу и знаю