Славгород. Софа Вернер
кого Гриша считала бы своим, близким, родным, – либо погибает, либо исчезает бесследно. Она проклятая, с печатью – не трогай, убьет? Или ей просто предначертано потерять всех, чтобы никто не скучал?
Мальва – уж она-то в тюрьме не то что выживет – переродится. Петина служба пойдет в гору. За маминой могилой можно не ухаживать, удивительные кусты со съедобными красными ягодками растут там сами собой, не страшась алтайских зим и степных ветров. Отец не ищет Гришу, и скорее всего давно за предательство семьи усыплен – мама о нем всю жизнь ни слова. Некоторые бывшие и несбывшиеся помянут на какой-нибудь Юрьев день, опрокинув рюмочку, – на большее Гриша не рассчитывает.
Мокрые от слез ресницы слипаются в печальной дреме. Сегодня она не ужинает, и даже не помнит, что происходило на работе. Все дни сливаются в кучу. Гриша не пытается вести счет или насыщать остаток жизни событиями – иногда ест, иногда спит, гоняется за преступниками и хватается за дела-глухари; пару раз заходит на самодельный кальян к Сереже и помогает ему лечить синяки, оставленные нерадивыми клиентами, потому что общаться больше не с кем; в общем – доживает ровно так, как и живет.
Думает об Илле, но не решается вернуться в «Коммунист». Там ее не ждут, потому что в черно-белом Рыковском мире строгий отказ лишает тебя права просить помощи самой. Переваривая Мальвин яд, Гриша давится. Заслужила она, видимо. Пару раз допускает мысль: может, стоило бы согласиться на помощь? Но в чем бы ей помогли, и главное – от чего? Все же идет своим чередом. Родиться, пригодиться, убраться с глаз долой.
Слабачка! Гриша тихо всхлипывает, когда в дверь раздается ритмичный стук кулаком. Осталось меньше трех недель, и можно будет спокойно ложиться в больницу, и в палату войдет без всякого стука медсестра с инъекцией в руках.
Она лениво плетется открывать дверь и не смотрит в заляпанное потолочной краской зеркало – нет нужды. Вряд ли Гриша сильно изменилась на пороге своего тридцатипятилетия – все то же угрюмое лицо с веснушками.
Гриша ожидает увидеть на пороге Сережу, на крайний случай пьяного соседа или хотя бы Карпова, но по ту сторону тесной комнаты оказывается та, кого представить в таких условиях невозможно. На ее фоне обшарпанные стены приобретают вид особого заброшенного винтажа.
Рыкова оторопело смотрит на Ильяну и жадно изучает каждую деталь ее образа: плотно застегнутое пальто, растрепавшиеся от ветра волосы, носки ботинок, обращенные по-детски друг к другу, сцепленные за спиной строгие руки – все сейчас в ней одновременно странно и совершенно. Гриша ничего не смыслила в красоте, но нутром чувствовала, что женщину красивее Ильяны вряд ли можно найти.
Заспанная, заплаканная – ничего не укрылось от внимательного кошачьего взгляда в мутном свете коридора. И все же, несмотря на Гришину разбитость, Илля с пониманием улыбается и приподнимает пакет с едой. Ей тоже сегодня особенно паршиво – потому и пришла. Коты всегда смелее собак; если кто-то нравится – то лезут, а не просто ошиваются рядом. Гриша не приближалась к Ильяниному