Долгожданное прошлое. Сергей Замятин
приходил туда с фотоаппаратом.
Я рассматривал снимок под разным углом, наклонял его в разные стороны на вытянутой руке, но всё равно Люда смотрела прямо мне в глаза.
Если долго всматриваться, можно было различить шевеление её губ.
Мне казалось, она со мной разговаривала. Но ничего не было слышно…
Кто и когда из нас сделал эту фотографию – неизвестно.
В память об этой девочке я написал этот рассказ.
Полянка
Я тогда ещё не умер. То есть не окончательно умер.
Мой дух трепетал, переливался под летним солнцем серебристыми бликами и, смешиваясь с лёгким ветерком, подрагивал от возгласов мальчишек, разгорячённых игрой в футбол на этой полянке.
Я ещё успевал увидеть с высоты окрестности лужайки и запомнить перед тем, как то, что покинуло меня, исчезнет, справа бурую кирпичную стену камвольной фабрики с флюгером на башенке – неповоротливым заржавленным чугунным вымпелом, который не мог вращать даже ураганный ветер, потому что легко пролетал сквозь изображённые на нём цифры «1899».
Слева полянка примыкала к грунтовой дороге, тянущейся вдоль реки, вернее, залива, куда течение загоняло свежую воду, необходимую для обмена. В этот залив из красильного цеха за рядком домов затекал узкий канал, в который сбрасывалась отработанная жидкость из красильного цеха.
Никто из нас не рисковал перепрыгнуть канал – слишком велик был риск оказаться в вязко текущей жиже, переливавшейся волокнистыми разноцветными линиями. Это совсем не мешало нам купаться в заливе, удить рыбу, вытаскивая золотистых линей и карасей. Сильный ветер с моря нагонял воду, заставляя камыш ложиться на поверхность, и выкорчёвывал причудливые корни аира, раскладывая их вдоль дороги.
Впереди, по ходу мяча, который ударялся в сетку ограды огромного участка, расположенного между дорогой и фабрикой, я вижу имение, на земле которого, опустив длинные руки в чернозём, согнулась графиня – худая старуха высокого роста.
Каждый раз, когда наш мяч ударялся о сетку забора, заставляя горсть кузнечиков выпрыгивать из разнотравья, графиня, не отвлекаясь от работы, поворачивала голову в нашу сторону и замирала на минуту.
За нашей полянкой начинались три улицы посёлка, на одной из них жила баба Ирина, совсем ещё не бабушка, а пожилая одинокая женщина, знахарка.
– Смотри, опять скривилась, – хмыкнул Лёва, затягиваясь сигаретой.
– Кто скривился? – спросил Вовка.
– Ну эта, графиня. Сейчас собаку натравит, волкодава своего.
– Графиня, графиня… Никакая она не графиня, а зэчка бывшая: говорят, в лагере сидела много лет, – подсел на перекур Женька, самый старший из нас.
Старуха, не отводя взгляда, снова погрузила растопыренные пальцы в землю.
– Жвачки хотите? – спросил Женька.
– Купили бы, да денег нет!
– Я вам сейчас один фокус покажу, – поднялся Женька и подошёл к сетке забора.
– Добрый день, ваше сиятельство! – с поклоном поздоровался он. Старуха вытащила скрюченные