Бранкалеоне. Латробио
нами встречаемый, – это всеобщий собор мышей, о котором повествует мать-ослица (гл. 4)[11]. С рассказами огородника в роман приходят советы ломбардских крестьян: их мы видим в гл. 8 (по поводу засыхающего тополя), 13 (по поводу обид, чинимых солнцем), 17 (строительство колокольни и сев иголок), 18 (борьба с гусеницами; без совета «у них и самое мелочное решение не принималось», замечает здесь рассказчик). Наконец, обширный рассказ старого осла о совете ослов, композиционный аналог апулеевской сказки об Амуре и Психее, стоит в центре романа, занимая главы 20–27 из тридцати девяти. Для дидактизма Джуссани характерно, что Бранкалеоне – в отличие от Луция, чьим ушам эта история не предназначалась, – прямой адресат этого рассказа; а для восприятия «Золотого осла» как аллегорического романа характерно, что рассказ старого осла завершается аллегорезой (это упоминавшаяся выше 27-я глава, в которой автор, прерывая рассказ, выходит на сцену и объясняет читателю морально-политический смысл происшедшего). На этом эпизоде, центральном в романе[12], советы иссякают; уже здесь мы видим желание честолюбивых ослов избежать общего собрания или манипулировать его ходом, а в дальнейшем перед нами только удачные попытки лиса навязать совету свое решение (гл. 34) или противодействовать его созыву (гл. 35). Ни одно из описанных в романе совещаний не заканчивается добрым решением – все они в разной мере нелепы или прямо пагубны[13]. Этот безрадостный взгляд на пределы людской рациональности, на плодотворность коллективных обсуждений и на способность быть глухим к голосу своих страстей стоит в связи с общей картиной бесплодности педагогических усилий, предстающей нашему взгляду в романе. Тут нам стоит вернуться к Апулею.
«Бранкалеоне», несомненно, одно из проявлений богатой итальянской рецепции «Метаморфоз»[14]. В его мире, однако, невозможно никакое превращение, осел останется ослом; более того, эта невозможность превращения и необходимость познать, что ты принадлежишь своей участи, – главная моральная тема романа, а попытки Бранкалеоне противиться этой невозможности – главный двигатель его приключений и причина его гибели. Что общего между Луцием-ослом и Бранкалеоне? Обычно это сходство понимается в том смысле, что осел, наделенный разумом, – привилегированный наблюдатель, он может видеть вещи, к которым не допускают чужих людей. Однако даже если мы взглянем на похождения апулеевского осла, то заметим, что он не столько видит, сколько слышит. В самом деле, многое ли из его приключений попадает в категорию «вещи, которые люди постыдились или остереглись бы делать при осле, если бы знали, что он существо разумное»? Очень немногое – насилие скопцов над мужиком (VIII. 29), историю мельника, его блудливой жены и ее нечестивой мести (IX. 22–31), стычку огородника с солдатом (IX. 40) – вот, пожалуй, и все; и даже эпизод с «ослиной Пасифаей» (X. 21–22), строго говоря, сюда не входит, потому что она ведь и влюбилась в него по его разумности. С другой стороны, Луций слышит рассказы разбойников
Причем этот мышиный совет Джуссани называет выражением, которым в человеческом мире называются Вселенские соборы. Если ты в один и тот же год издаешь жизнеописание святого, в котором, помимо прочего, говорится, что этот святой особливо показал себя «в духовном правлении, относящемся до спасения душ, до преобразования нравов (alla riforma de' costumi), до церковной дисциплины, до искоренения ересей» и что из-за усиления протестантской ереси «необходимо было провести Вселенский Собор (il Concilio Generale), а потому он замышлял продолжить и закончить Собор, начатый в Тренто» (Giussani 1610, 25–26), и книгу, в которой рассказывается, как мыши некогда учинили il concilio generale, чтобы общим голосованием постановить, питаться им впредь шпиком и сыром или держаться обычая отцов, которые так не делали, – у тебя есть лишний повод вторую книгу издать под криптонимом.
Эта огромная новелла не только акцентирует самое настойчивое нравоучение романа – «познай себя и довольствуйся своим положением» – и дает ему устами Юпитера космическую санкцию, чтобы подтвердить слова Ювенала (Сатиры. XI. 27), что заповедь «познай себя» снисходит с небес: в нее еще и вделан мизанабим, притча об осле, просившем Юпитера о перемене участи (гл. 21).
Единственное видимое исключение – совет косуль насчет помощи зайцам (гл. 21), но едва ли Джуссани привел его как образец хорошей политики: косули добились своего, бессердечно погубив зайцев, а коварство и своекорыстие в этом романе добродетелями не считаются.
В частности, ко времени, когда издан роман, опубликовано уже три итальянских перевода «Метаморфоз» – Маттео Боярдо (Венеция, 1517), Аньоло Фиренцуолы (Венеция, 1548; об этом переводе см.: Стаф 2010, 169–174) и Помпео Виццани (Болонья, 1607).