Пароль больше не нужен. Олег Северюхин
и они стали тверже, образуя как бы настил, по которому можно ходить. Естественно, что ходить может только тот, кто видит, куда можно ступать, чтобы не проваливаться сквозь нити.
Но я никуда не шел, я лежал, ожидая, когда ко мне приковыляют пауки и спеленают паутиной, как хоббита Фродо на пути к уничтожению кольца власти. У меня не было кольца власти, поэтому и участь моя не станет достоянием миллионов людей и волн сочувствия со всех сторон.
Если тебе предстоит упасть в яму, то не нужно торопить момент падения. Даже на смертном одре люди стараются продлить мгновения пребывания среди себе подобных, сделать на последних секундах еще какую-нибудь гадость или доброе дело, а затем закрыть за собой дверь в вечность. И все они знают старое правило: не наелся – не налижешься.
Наконец, меня подтянули к чему-то объемному, слабо мерцающему флуоресцентом, и поставили на ноги. Ко мне прикасались человеческие руки, но людей я не видел. Просто в темноте были флуоресцентные полоски в районе глаз, носа и рта.
Кто-то говорил на неизвестном мне языке, но я ничего не понимал, улавливая лишь тональность и смену языка.
Наконец, заговорили на английском языке, и я радостно сказал:
– О’кей. Ес ай ду. Ай лав пельмени вери мэни энд водка вери матч. Дую пиво эври дэй.
Что бы мне ни говорили, я говорил то же самое. Наконец, появился немецкий язык, и я тут же продемонстрировал знание этого языка:
– Хэнде хох. Ихь бин кайне партизанен, нихьт шиссен.
Затем кто-то сказал:
– А по-русски-то ты хоть понимаешь?
Я тут же ответил на чистом интеллигентно-матерном языке:
– А хулеж. Че вы сразу-то по-русски говорить не начали?
– Вы, русские, никак не хотите меняться, – сказал один из флуоресцентных, – все время мните себя пупками Вселенной, а как были, так и остаетесь заштатным государством с несметными богатствами и необъятной территорией, которыми не можете распорядиться как настоящие хозяева. Иди сюда, поедем к шефу.
Меня посадили на какую-то машину, типа мотоцикла, и я оказался между водителем и пассажиром, так как сидений было три. Мотоциклетная машина ласково заурчала, как кошка, которую гладят за ушком, и начала спускаться вниз.
Я ощущал людей и не находил в них каких-либо отклонений, стараясь вглядываться во флуоресцентные полоски на них. Разве что шлемы были какие-то длинные, а не круглые, как у нас.
Чем ниже мы спускались, тем явственнее слышался шум какого-то поселения, окутанного мраком. Почему мраком? Потому что мрак – это неполная темнота. Хотя, в отношении мрака и темноты разгорелась нешуточная дискуссия. Одни утверждали, что мрак – это тьма тьмущая или, когда ни зги не видно. И тут же начались споры по поводу зги. Одни утверждают, что зга – это колечко на дуге, куда крепится колокольчик. Другие говорят, что зга – это искаженное слово стьга – дорога, от которой произошли стежки-дорожки. То есть во мраке можно видеть колокольчик на дуге или кое-как разглядеть стежки-дорожки. Кроме того, есть такое понятие как сумрак, когда мрак неполный. А вот во тьме этого уже не увидеть, потому что есть тьма кромешная и тьма