Пионерский гамбит – 2. Саша Фишер
полез на крышу, упал и шею сломал, потом второго бык забодал насмерть. А потом третий сгинул где-то. И каждый за день до несчастного случая разговаривал с этим, с разными глазами.
Она его подпоила и выведала, что оказывается, его на дороге машиной сбило, а водитель его просто в канаву оттащил и уехал. А на том свете ему предложили вернуться на землю и отправить туда вместо себя всяких других людей. По какому-то принципу, но это не точно. Может и просто мстить можно, а может у него была какая-то разнарядка. И когда жертв становится достаточно, глаза снова становятся одного цвета.
– Олежа, да не обижайся ты, – примирительно сказал я. – Мы же убежали. И даже следы запутали, так что если он за нами пошел, то подумал, что мы из дома отдыха, а не из лагеря.
– А еще твоя тетка тоже с ним разговаривала, но до сих пор жива, – сказал Мамонов.
– Надо в милицию позвонить, – подал свой рассудительный голос толстячок. – Мертвец он там или нет, но зачем он вокруг лагеря шляется?
В дверь тихонько поскреблись.
– Мальчики, а можно к вам? – на пороге стояла Ниночка, обнимая подушку. – Мне там страшно одной в палате, а вы тут истории рассказываете…
– После наших историй тебе еще страшнее будет, одной-то, – сказа Марчуков и злодейски захохотал.
– Ну зачем ты так? – обиженно насупилась девочка. – У меня конфеты есть. Вот.
Он потрясла шуршащим кульком. – И я страшные истории страсть как люблю! Хоть и заснуть потом не могу.
Болтали полночи. Спорили, рассказывали страшные истории. Смеялись.
Утром нас никто будить не торопился, так что завтрак мы проспали. Я виновато посмотрел в сторону стадиона, где спортивный отряд выполнял какие-то свои упражнения. Подумал, что надо будет сегодня обязательно пойти побегать.
– Явились, понеры, – буркнула «тетя Люба», вытирая стол тряпкой. – Тут не ресторан, чтобы я по десять раз вам накрывала!
– Так что нам теперь голодными ходить? – расстроенно протянул Марчуков. – Горна нет, часов у нас тоже нету…
– А вот и походили бы голодные, в следующий раз думали бы, прежде чем опаздывать, – «тетя Люба», переваливаясь по-утиному направилась в сторону кухни. – Остыла уже каша-то! Все равно будете?
– Да! – хором сказали мы.
Как на самом деле звали «тетю Любу», я так и не запомнил. Так что просто каждый раз мысленно подставлял к слову «тетя» любое женское имя. Не уверен, что я вообще отличал кухонных работниц друг от друга. Они все были дородные, непонятного возраста, когда бабушкой называть еще рано, а девушкой – уже поздно.
«Тетя Люба» шмякнула на белые тарелки с голубой каймой по куску застывшей манной каши, выловила из чана несколько кубиков сливочного масла и отпластала огромным ножом несколько кусков хлеба от буханки.
– Какао сами нальете, вон там в чайнике вроде осталось, – сказала она, поставив тарелки со всеми этими яствами на раздачу.
– Эх, вареньем бы полить, – мечтательно проговорил Марчуков, ковыряясь большой алюминиевой ложкой в своем куске