Бояться поздно. Шамиль Идиатуллин
Ну да ладно, не стоит требовать многослойности от пафосной, но, будем честны, одноразовой игрушки, которую все должны быстренько пройти и забыть.
И где эти все, спрашивается?
И где, кстати, я?
Аля напряглась и тут же расслабилась. Ей было вполне комфортно и легко. Не только потому, что темная галерея, в начале которой она стояла, не походила на коридор домика с умирающими ребятами, а значит, сон был просто сном, глупым и несбывающимся, смерть была необязательной и посторонней, жизнь – интересной и непредсказуемой, и игра тоже. Но и потому ей было легко, что вторым слоем понимания Аля, не видя и не ощущая, как-то мирилась, что ли, с тем, что сидит в уютном мягком кресле в теплом углу уютно темной гостиной и пялится в экран, где готовится нечто увлекательное. Которое вовлекает прямо сейчас, а дальше повлечет и уволочит в самое интересное место, не позволяя отвлекаться на ерунду.
Не отвлекаясь на ерунду, кромку экрана и всё, что за кромкой, Аля гулко зашагала по галерее.
Сперва она поглядывала по сторонам и через плечо – ну и прислушивалась тоже. Игра все-таки детективная. Судя по декорациям и платью, ретро-детективная. А в таких историях детали, подсказки и улики обычно играют важнейшую роль, так что есть смысл подмечать их сразу.
Подмечать оказалось нечего. Стены и пол были отрисованы со спокойным усердием, а скорее просто коллажированы до бесконечности из хорошо детализированных фоновых картинок. Аля быстро убедилась, что решетка плит и каменная кладка стен не меняют рисунка, а слышны только ее шаги, шелест платья и – она подышала и удовлетворенно хмыкнула – дыхание. Значит, загадка не рядом, а подальше и отгадка, соответственно, тоже.
Аля пошла быстрее, уже не опасаясь провалов, люков и преград, неживых, живых и мертвых. Тьма колыхалась впереди и сверху, чуть меняя очертания вместе с эхом шагов, которое неуловимо сокращалось и удлинялось. Справа мелькнуло неярко-зеленое. Аля застыла, сделала шаг назад и всмотрелась.
В стене было высокое узкое окно от пола, заостренное, насколько можно было понять, ближе к неразличимому потолку. Обычное, если не придираться к вычурной форме, окно, забранное стеклом. Не бойница и не витраж. За стеклом распахнулось ночное небо, безлунное, зато с яркими звездами. Галерея проходила довольно высоко от земли: та казалась далекой и занимала в лучшем случае нижнюю треть окна. Бесконечный темный луг уходил к черной зубастой черте на горизонте – лесу или горам. Летний луг. Поэтому всё за окном и показалось зеленым. Или не поэтому?
Аля придвинулась к стеклу, чтобы не мешало ее собственное отражение, потом отодвинулась, чтобы понять, что́ отражается-то, и всмотрелась в синеву, четко разложенную по оттенкам от серо-голубого до фиолетово-черного. Будто готическая радуга.
Зеленого на этом краю радуги не было. И следа не осталось. Но был же только что. Или это не след?
Аля даже повертелась, чтобы изучить платье со всех сторон. Оно осталось таким же, как и было, – жестким парчовым, золотые стебли и красные цветы на синем фоне. Или было как-то