Тридевятые царства России. Анджей Иконников-Галицкий
пошёл и закрылся». А я… Видишь, был уже такой случай у него, он хотел сам себя расстрелить, но попал в сына… Ох, это, тяжело вспоминать мне… Я побежала, говорю: «Коля, Алёша, давайте, бежите за мной сразу». Но они не пришли, они пьяные были. А мы пришли с подругой. И ещё одна женщина была, ты не знаешь её. И не слышали – в это время трактор про ехал – выстрела не слышали. Ну, потом мы разговор так вели. Я доченьке говорю: «Ты посмотри с окна». Она в окно посмотрела, говорит: «А не видно, мама, папы». Ну, не видно, дак, постояли ещё. Стала домой подниматься. А крыльца-то у нас рядом, домой подниматься. А он уже готовый. Живой ещё. Плохим голосом кричит. Ну, тут я дёрнула дверь, дверь открыла, а он лежит на полу, не мёртвый, живой ещё. Голову поднял: «Нюра, Нюра, – говорит, – иди, погляди, что у меня здесь». Голову поднял… Ну, я через него – даже сейчас помню – шагнула… Ну, я молоденька, дак, знаешь… Ну, он, дак: «Нюра, Нюра, прости меня, я, – говорит, – поправлюсь». Вот эти слова я помню евонные. А у него уже, видишь… Вот так поднял голову, так у него расстрел был сюда <показывает под правую челюсть, потом щёку и глаз. – А. И.-Г.>, так всё это место содрато было, и это место содрато было… Я даже посмотрела – глаз живой был, а сбоку уже зубы видны были. А мясо-то тут висело…
И дорогой-то он захотел пить. Ну, остановились… а пить-то ничего не взяли. Я говорю: «Петя, да ничего пить-то нету». Говорю: «Хочешь, со рта моего будешь пить?» – «Буду». Я вышла с машины, в канаве взяла воды, его рот целый поила водой, вымазала лицо кровью. Верите, сама… глаза вот… слёзы капнут, ну… Так терпела. Второй рот поила, третий рот ещё… И уже всё. Раз глотнул – и уже больше не взял. Дорогой ещё: «Прости, Нюра, меня, прости». Два раза он меня прощения просил. Он всё понял, что я была права.
Закончился рассказ, выпили, помолчали… А потом снова петь начали. И Анна Ивановна пела, звонко, молодо, с блеском в глазах – впору плясать идти.
Полюбила я его, да
Он без девушки, дурак:
У него насчёт любови
Не работает чердак.
Проводил милый до дому,
Сел на изгородочку.
Я пошла, он любовался
На мою походочку.
Этнография – наука трудная. Самое трудное в ней: надо со всеми информантами для поддержания разговора выпивать и закусывать. Курбинские бабки – народ радушный, заводной и неуёмный. До вечера пели, пили, разговоры разговаривали, потом нас ночевать устроили, перед ночевой опять разговоры под стопку-закуску, рассказы про житьё-бытьё. А утром проснулись, глядь – уже яишенка на столе стоит, и водки литр… В общем, обратная дорога в Винницы запомнилась плохо. Но очень хорошо и надолго запомнилась своеобразная неповторимая красота этих мест и этих людей. Я бы сказал: их скрытая яркость.
Скрытая яркость – это очень по-вепсски. Тут ничто не бросается в глаза, на первый взгляд всё кажется приглушённым, обыденным. И небо, то серое, то блёкло-голубое; и леса, и реки, и разбросанные между ними деревушки. Тут нет швейцарских пейзажей и итальянских красок, всё