Манхэттен. Джон Дос Пассос
так наслаждался вашим пением последний раз. Я часто о вас вспоминал. Музыка всегда хорошо действует, не правда ли?
Ямочки мадам Риго все больше расширялись.
– У моего бедного мужа не было слуха. Это меня очень огорчало.
– Не споете ли вы мне что-нибудь сегодня?
– Если вы хотите, Эмиль… Но кто будет заниматься с покупателями?
– Я выйду в магазин, если услышу звонок. Вы разрешите?
– Хорошо. Я выучила новую американскую песенку. C’est chic, vous savez[17].
Мадам Риго заперла кассу ключом, висевшим у нее на поясе, и прошла в комнату за лавкой. Эмиль последовал за ней со шляпой в руках.
– Дайте мне вашу шляпу, Эмиль.
– О, не беспокойтесь, пожалуйста.
Задняя комната представляла собой маленькую гостиную с желтыми обоями в цветах и старыми красными портьерами. Под хрустальным газовым рожком стояло пианино, уставленное фотографическими карточками. Табурет перед пианино затрещал, когда мадам Риго села на него. Она пробежала пальцами по клавишам.
Эмиль сидел на самом краешке стула около пианино, держа шляпу на коленях и вытягивая лицо так, чтобы мадам Риго, играя, могла видеть его. Мадам Риго запела:
Прелестная резвая птичка
В клетке сидит золотой,
Поет и порхает,
И никто не знает,
Как пленнице тяжко порой.
В лавке громко зазвенел колокольчик.
– Permettez![18] – крикнул Эмиль, выбегая.
– Полфунта болонской колбасы. Нарежьте, – сказала маленькая девочка с крысиным хвостиком.
Эмиль провел ножом по ладони и старательно нарезал колбасу. Он на цыпочках вернулся в гостиную и положил деньги на край пианино. Мадам Риго продолжала петь:
Несладко бедняжке живется,
Она раньше пела в лесу,
Но старик богатый
Купил за злато
Ее молодую красу.
Бэд стоял на углу Вест-Бродвей и Франклин-стрит. Он грыз фисташки. Был полдень, и у него не было больше денег. Над его головой грохотала воздушная железная дорога. Пылинки танцевали перед глазами в изрешеченном солнечном свете. Обдумывая, в какую сторону пойти, он в третий раз произносил названия улиц. Черная блестящая коляска, запряженная двумя вороными лошадьми с блестящими крупами, обогнула угол прямо перед ним, грохоча по мостовой красными блестящими колесами. Подле кучера лежал желтый кожаный чемодан. В коляске мужчина в коричневом котелке громко разговаривал с женщиной в сером боа и с серыми страусиными перьями на шляпе. Мужчина выстрелил себе в рот из револьвера. Лошади рванули и врезались в сбежавшуюся толпу. Полисмены локтями пробивали себе дорогу. Они вынесли на мостовую мужчину, плевавшего кровью: голова его свесилась на клетчатый жилет. Женщина стояла подле него, высокая и бледная, дергая боа; серые перья на ее шляпе кивали в полосатых лучах солнца.
– Его жена хотела увезти его в Европу… «Дойчланд» уходит в двенадцать. Я хотела проститься с ним навсегда. Он должен был уехать на «Дойчланд» в двенадцать. Он хотел проститься со мной навсегда.
– Прочь
Это шик, знаете ли
Позвольте!