.
лаборатории, пропахшей электролитом, ей по поручению президента вставили дубликат ядерной кнопки, с помощью которой она приноровилась извлекать любые «до» и «па» даже в отсутствие на кнопке борцовских пальцев командующего. Это самовольство было бы чревато, если б она злоупотребляла ей до совместных учений, но она пользовалась кнопкой, как правило, после, и поэтому ядерные пуски оказывались холостыми и не приводили к катастрофическим последствиям.
Мимо проносились облака и лица, чем то по изменчивости похожие между собой. Ее молчание сродни молчанию недр, а сам разговор напоминал извержение вулкана Кракатау, а неловкое движение порой вызывало за собой ураганы, штормы и даже землетрясения, где нибудь на границе разлома коры. Она слышала, как, прорезая десну, у сынишки режется зуб, а у мужа, тихо пощелкивая, растут волосы, которые он чешет так громко, что она морщится и ей кажется будто дворник в шесть утра соскребает наледь с асфальта. Кроме того она перестала испускать хотя бы какой-то запах, даже запах пота подмышек в самую сильную летнюю жару. И ее запах кожи напоминал цветущую акацию, так-же бесследно испарялся, не оставляя никаких следов на тщательно выбритых поверхностях атласного тела.
Однажды, не услышав биения своего сердца, ей даже показалось, что умерла, но еще не знает об этом, и сделав надрез, и увидев алую струйку, скатившуюся на белую кожу, успокоилась. Многие вещи, и в том числе денежные банкноты, от чего то больше не беспокоили ее. Жизнь стала комфортной и глянцевой до того момента, пока не обнаружила, что, родив в общей сложности 13 детей, выходила только одного.
Погоревав ровно три минуты в сильную пургу, на краю деревни, она поняла, что и этот один, уже для нее огромная радость. Обидно было то что материнские инстинкты передались ей по наследству в полном объеме, и она хотела рожать, вскармливать и растить, но, как мы выяснили, это получалось с большим трудом и из тринадцати выжил только один.
Ее муж, точно незнавший статистики, но знавший, что у него есть сын, который, является Ангелом. «Надо же аттавизм!» – удивлялся он.
Темной ночкой, когда сынишка спал, он аккуратно подрезал невидимые крылья, боясь, что те вырастут, и придется пилить не ножовкой, а бензопилой и это уж всяко достигнет его тонкого слуха, и секрет раскроется, а что станет дальше представлял с трудом.
Как могли, подпиливали, стригли, чтобы не отросли и не вылезли из-за плеч, потому что тогда он узнает, что не гадкий утенок, а, одетый в желтое, величиной с Тадж-Махал, настоящий Ангел. Чтобы не узнал, они убрали из квартиры все зеркала.
Жалели его, не ведая, что сынишка уже давно приспособился рассматривать себя в ровной глади материнских глаз, а когда ее небыло – в полных тополями и одуванчиками перламутровых окнах, сводя на нет все старания.
Отец, вроде как, заметил и озаботился тем, что после стольких лет замужества жена оказалась никем иным, как старой девой, дремлющей в полуденную жару на солнцепеке. Он уже хотел сказать ей о своем открытии и посмотреть на реакцию,